Шэй мигом припомнил некоторых личностей и печально вздохнул. Несмотря на крайнюю бестолковость изложения, в этом произведении были и жизненные вещи. Так что дальше смотреть стало проще, и Шэй мрачно радовался тому, что предугадывал события: и того, что первого убийства Макбету быстро станет мало, и его сомнительной «предосторожности» и стремления во что бы то ни стало расчистить себе путь… Вот только куда?

К пятому акту, когда задница уже окончательно одеревенела от жесткого стула, Шэй почти привык. Супруга Макбета ожидаемо тронулась умом — такие всегда сначала делают, а потом думают. Сам Макбет так же ожидаемо перестал воспринимать вообще что-либо. Шэй полагал, что тот тоже тронулся — но уже на пророчестве. Не мог же нормальный человек, по-своему неглупый, с таким упорством игнорировать сигналы об опасности? Впрочем, ему бы все равно уже ничто не помогло.

Так что когда актер вышел вперед с очередным монологом, Шэй уже просто ждал конца.

— Жизнь — ускользающая тень, фигляр,

Который час кривляется на сцене

И навсегда смолкает; это — повесть,

Рассказанная дураком, где много

И шума и страстей, но смысла нет.

Шэй поймал себя на том, что ему хочется аплодировать, потому что эти слова отлично иллюстрировали и действие на сцене, и вне ее. Впрочем, на сцене все быстро покатилось к финалу, так что на картонную голову, принесенную актером-Макдуфом, мистер Кормак едва взглянул. Закономерный финал.

Фанфары за сценой — вот этот громкий, но не слишком чистый звук — ознаменовали окончание представления. Актеры вышли на поклоны, раздуваясь от гордости, и мистер Кенуэй предложил:

— Идемте, иначе от колясок будет не протолкнуться. Как вам спектакль, господа?

Шэй промолчал, надеясь, что это наиболее тактично с его стороны. Коннор же был задумчив. Подросток почти не смотрел, куда ступает, когда шел между рядами стульев, и только когда впереди замаячили фонари улицы, уронил:

— Мне жалко леди Макбет. Ее преступления ужасны, но и наказание жестоко. А ведь она боролась даже не за себя, а за мужа.

— Она сама выбрала себе свою судьбу, — мягко пояснил для него мистер Кенуэй. — А Макбет? Он тебе нравится?

— Он злой, — отрезал Коннор. — И мне непонятно, зачем он стремился к власти. Он ничего не сделал, когда ее обрел. У него все было, зачем ему хотелось стать королем?

— Я такие же вопросы задавал в свои семнадцать, — фыркнул Шэй, нагоняя отца и сына. — Ты поймешь, Коннор. Немножко позже. И зачем он хотел, и почему этого не стоило хотеть.

— Ну, может… — Шэю Коннор явно больше доверял в таких вопросах, и даже не спорил.

В экипаже Коннор довольно быстро задремал, и Хэйтем, воспользовавшись этим, негромко произнес:

— Спасибо за вечер, Шэй. Несмотря на твои бестолковые замечания, мне приятно, что ты был со мной и даже принял представление близко к сердцу.

Мистер Кормак почти устыдился. Что ему стоило повторять такие вечера чаще? В конце концов, просидеть пару-тройку часов почти без движения нетрудно, любая засада гораздо мучительней. А ведь Хэйтему нравится… И хотя Шэй точно знал, что это только сейчас так мыслится, когда впечатления еще ярки, а за окнами проносятся фонари, он постарался запомнить это чувство. Чтобы не отказать Хэйтему в следующий раз.

========== Июль 1770, Нью-Йорк ==========

Да на кого же ты похож-то? Ты же окосел от пьянства! Тебя же узнать нельзя! Ты что напялил-то на себя?

Ульяна Андреевна Бунша, «Иван Васильевич меняет профессию»

В этот раз добираться до Кенуэй-холла Шэю пришлось самостоятельно. На пристани его никто не встретил, да и ответа на свое последнее письмо мистер Кормак не получил. Однако он ничуть этому не удивлялся.

Теперь и Хэйтем, и Коннор ему писали по отдельности, хотя то, что письма зачастую прилетали одновременно, подсказывало, что его ответы они все-таки читают сообща. Но это служило слабоватым утешением.

Шэй понимал, что юный Коннор вошел в тот самый возраст, который называют «трудным». Хэйтем, давно привыкший решать и командовать, с трудом терпел подобное поведение сына, а порой и не терпел вовсе. Шэй смог посвятить поискам Шкатулки всего полгода, а потом, после долгих сомнений, решительно собрал команду и выдвинулся к американскому берегу. Шкатулка может и подождать, а вот Коннор — нет.

Последнее письмо подростка было пронизано обидой и возмущением. Он жаловался на придирчивость и нетерпимость отца; сетовал, что Шэя нет рядом.

Последнее письмо Хэйтема тоже мало утешало. Тот возмущался безалаберностью и своеволием сына, но точно так же позволил себе пару строк сожалений, что вынужден бороться с этим один.

Шэй стремился в Америку в надежде, что ему удастся погасить семейный конфликт. И даже не какой-то конкретный конфликт — судя по письмам, конфликты эти у Хэйтема и Коннора возникали на каждом шагу.

Гист, единственный, с кем Шэй беседовал на эту тему, пожелал удачи. И капитан Кормак сошел в порту Нью-Йорка теплой и темной июльской ночью.

Он мог бы взять в конюшнях коня или разбудить одного из извозчиков, что дремали в ожидании пассажиров, однако предпочел отправиться пешком. Вытряхнуть из головы лишние мысли, очистить сознание, насладиться духом летней ночи. Перед предстоящей встречей с дорогими ему людьми сердце невольно замирало, и Шэй вдоволь насладился томительным ожиданием, когда, уже подходя к нужному дому, вдруг заметил, что в Кенуэй-холле, несмотря на самый темный предутренний час, горят свечи — причем, кажется, везде.

Шэй прибавил шагу. В саду метался Фрэнк — никак не мог отвести чью-то норовистую кобылу в конюшню. Шэй помог — утихомирил нервную лошадь поглаживанием и мягким говором, а потом поинтересовался:

— Что случилось?

Он бы ворвался в дом, как завоеватель, но с Хэйтемом такое могло дорого обойтись, а потому Шэй, скрепя сердце, постарался выяснить как можно больше заранее.

— Не знаю, сэр, — отдуваясь, проскрипел Фрэнк — и Шэй как-то внезапно заметил, что тот совсем уже старик. — Хорошо, что вы приехали, сэр. Если мистер Кенуэй кого и слушает, так это вас. Посыльный вечером доставил письмо. Я сам принял и положил на поднос. Хозяин был занят, у него в гостях был мистер Питкэрн, который уехал только в одиннадцатом часу. Мистер Кенуэй распорядился об ужине в кабинет, а сам забрал всю корреспонденцию и ушел. Я уж спать лег, а тут что началось! Хозяин охрану поднял, велел кого-то к нему доставить. А когда я сунулся, сказал мне «уйди с дороги». Эх, никогда он так раньше старому Фрэнку не говорил! А потом немедля сел письма писать, мне Элис… миссис Стэмптон, значит, рассказала. Потом всадники какие-то приехали, а теперь вот вы…

Шэй поежился, слушая этот рассказ. Старика он искренне поблагодарил, а сам распахнул дверь, отмахнулся от охранников, что пытались преградить ему дорогу, и, перепрыгивая через ступеньку, поднялся на второй этаж. Широким шагом, стараясь не бежать, достиг кабинета Хэйтема и вошел туда без стука. Знал, что никто не посмеет ни заступить ему дорогу, ни прогнать.

Хэйтем, бледный и разъяренный, стоял перед своим столом, а перед ним жались двое каких-то оборванцев. Над их головами, видно, только что пронеслась буря, потому что вид они имели неважный.

Мистер Кенуэй обернулся на стук двери и вскинул руку, явно собираясь что-то сказать, как вдруг осекся:

— О, кто к нам пришел. Ну, здравствуй, Шэй. Только тебя мне не хватало. Вон отсюда!

Сначала Шэй не сообразил, что последние слова обращены не к нему, однако Хэйтем подчеркнул слова жестом, и оба оборванца мигом кинулись наутек.

— Кто это? — спросил Шэй, проводив их взглядом.

— Подручные Хики, — зло откликнулся Хэйтем. — Я бы убил их просто потому, что их всех стоило бы переубивать. Но мне нужен Хики, а не эти недоумки, да и трупы потом придется убирать. Они того не стоят… Ты!

Мистер Кормак непонимающе на него воззрился. Наверняка случилось что-то, связанное с Орденом, ничто другое не могло довести сдержанного и горделивого любовника до такого состояния, однако сам Шэй в делах колониальной ложи Ордена давно участия не принимал. У него была своя миссия, которая, как и раньше, не была окончена, однако, очевидно, Хэйтем никак не предполагал, что Шэй прибудет именно сегодня. Да даже если бы ждал именно его, то при чем тут солдаты и Хики?