Он вырвал лист линованной бумаги из своего блокнота, написал в столбик наши имена и попросил как можно точнее указать время прибытия каждого из нас. Для Лус я определила его, сориентировавшись по времени моего звонка Сэди, для Паркера – по времени, когда я отправляла эсэмэску и спрашивала, где она.

«Эйвери Грир – 18:40

Лусиана Суарес – 20:00

Паркер Ломан – 20:30

Коннор Харлоу –?»

Как пришел Коннор, я не видела, и нахмурилась, уставившись на список. «Коннор прибыл раньше Паркера. Но когда именно, не уверена», – сказала я.

Детектив Коллинз повернул лист из блокнота к себе и пробежал взглядом список. «Большой получается разрыв между вами и следующим пришедшим».

Я объяснила, что занималась подготовкой к вечеринке. И сказала, что те, кто в первый раз, всегда приходят рано.

Расследование продолжалось – педантично и по существу, что наверняка оценили Ломаны, с учетом всех обстоятельств. Дом стоял темным с тех пор, как Гранту и Бьянке позвонили среди ночи с известием о смерти Сэди. Когда перед Днем поминовения появились фургоны из клининговой компании и из службы чистки бассейнов – смахивать паутину, полировать кухонные столы, приводить бассейн в порядок, – я наблюдала за ними из-за занавесок в гостевом доме и думала, что Ломаны, возможно, вернутся. Они не из тех, кто зацикливается на сентиментальности или неопределенности. А из тех, кто ставит во главу угла обязательства и факты, о чем бы они ни свидетельствовали.

Факты же были таковы: никаких признаков насильственной смерти. Никаких следов наркотиков и алкоголя в ее организме. Никаких расхождений в показаниях. Казалось, ни у кого не было ни мотива, ни возможности причинить вред Сэди Ломан. Все, кто поддерживал отношения с ней, в момент ее смерти находились на вечеринке «плюс одна».

Трудно было одновременно скорбеть и создавать себе алиби. Так и подмывало обвинить кого-нибудь другого, лишь бы выгородить себя. Это было бы так просто. Но никто из нас ничего подобного не сделал, и мне казалось, это свидетельствовало в пользу самой Сэди. Говорило о том, что никому из нас и в голову не пришло бы желать ей смерти.

Официальной причиной смерти назвали утопление, но выжить после падения с такой высоты было бы невозможно – из-за камней и течения, силы удара и холода.

Она могла оступиться, сказала я детективам. В это мне отчаянно хотелось верить. В то, что я ничего не упустила. Не заметила ни сигнала, на который могла бы отреагировать, ни момента, когда могла бы вмешаться. Но обувь сразу же заставила их выдвинуть другое предположение. Преднамеренный шаг. Оставленные золотые сандалии. Словно по пути к краю утеса она остановилась, чтобы расстегнуть их ремешки. Сделала паузу, прежде чем продолжить.

Я продолжала сомневаться, даже когда смирились ее родные. Сэди была моей опорой, моей сообщницей, силой, которая столько лет подряд приводила в движение мою жизнь. Стоило мне представить ее, прыгнувшей вниз, и мир вокруг давал опасный крен – в точности так, как другой, давней ночью.

Но позднее тем вечером, после допросов, в ведре на кухне нашли записку. Вероятно, она попала туда вместе с мусором, содержимым опустошенных шкафов, сваленным на столах, – его смахнула в ведро Лус в попытке навести хоть какое-то подобие порядка до прибытия в разгар ночи Гранта и Бьянки. Но, если знать Сэди, вероятнее всего, это был черновик, который она передумала оставлять – из-за приверженности фактам, недостижимой для слов.

Я не заметила никаких предостережений. Никакой причинно-следственной связи, которая привела Сэди к тому моменту. Но я знала, в какой стремительный штопор способно увлечь падение и какой далекой кажется со дна поверхность воды.

Я точно знала, на что способен Литтлпорт.

Теперь здесь, на утесах, я осталась одна.

И по-прежнему жила и работала в гостевом доме.

Внутри это строение с одной спальней было отделано как кукольный вариант большого дома – теми же стенными панелями и полами из темного дерева. Но стены здесь обступали теснее, потолки нависали ниже, оконные рамы были тоньше, так что по ночам дребезжали от ветра. Панораму океана частично заслоняли деревья.

Я сидела в гостиной за письменным столом и заканчивала последнюю бумажную работу перед сном. Ранее на этой неделе обстановке одного из домов, сдающихся в аренду, был нанесен ущерб – сломали телевизор с плоским экраном, который сильно потрескался и криво свисал с укрепленной на стене подставки, вдобавок разбилась вдребезги керамическая ваза, стоявшая под телевизором. Арендаторы уверяли, что это не они, утверждали, что кто-то проник в дом во время их отсутствия, хотя ничто из вещей не пропало и следов взлома не обнаружилось.

Я отправилась туда сразу же после того, как они в панике позвонили мне. Осмотрела место происшествия, пока они дрожащими руками указывали на нанесенный урон. Этот узкий, потрепанный стихиями дом, который мы называли «Конец тропы», стоял у окраины делового центра города, поблекшая обшивка стен и заросшая тропа к берегу лишь прибавляли ему шарма. Теперь же арендаторы указывали на неосвещенную тропу и удаленность от соседей как на недочеты в системе безопасности, потенциальные угрозы.

Они твердили, что перед уходом в тот день заперли дом. В этом они были уверены, подразумевая, что в случившемся каким-то образом виновата я. Неоднократного упоминания этого факта – «мы же заперли двери, мы всегда их запираем» – хватило мне, чтобы не поверить им. Или задуматься, не пытаются ли они таким способом замаскировать нечто более зловещее – вроде ссоры со швырянием вазы туда-сюда, пока она наконец не угодила прямиком в телевизор.

Что ж, так или иначе, ущерб нанесен. У компании недостаточно оснований, чтобы предъявить иск, тем более семье, которая приезжала сюда в августе на целый месяц последние три года. Что бы там ни произошло в этих стенах.

Прежде чем уйти в спальню, я потянулась на диване и пошарила в поисках пульта. У меня вошло в привычку засыпать при включенном телевизоре. Под приглушенные голоса из соседней комнаты и негромкое дребезжание оконной рамы.

Я пережила достаточно потерь, чтобы знать, что горе со временем утрачивает остроту, но воспоминания лишь сжимают тиски. Воспроизводятся моменты.

Едва становилось тихо, я слышала только голос Сэди, зовущий меня по имени – так, как она сделала, когда вошла. В последний раз, когда я видела ее.

Иногда в моих воспоминаниях она медлит там, на пороге моей комнаты, словно ждет, когда я замечу нечто.

Меня разбудила тишина.

Было еще темно, но невнятный шум телевизора пропал. Только дребезжала оконная рама под порывом ветра, налетевшего со стороны океана. Я щелкнула кнопкой лампы на тумбочке у кровати, но ничего этим не добилась. Опять отключили электричество.

В последнее время такое случалось чаще, и всегда ночью, когда мне приходилось искать фонарик, чтобы включить предохранитель на щитке возле гаража. Вот она, расплата за жизнь в таком городе. Да, единственном в своем роде. Но слишком удаленном от мегаполисов и слишком уязвимым для окружения. Инфраструктура на побережье не поспевает за спросом, несмотря на все затраты. Многие держат резервные генераторы для зимы, на всякий случай; хорошего шторма достаточно, чтобы отрезать нас от благ цивилизации не меньше, чем на неделю. Другая крайность – летние отключения электроэнергии: народу становится слишком много, население увеличивается втрое. Все коммуникации едва справляются. Сети перегружены.

Но, насколько я могла судить, сегодняшнее отключение было локальным – только у меня. Пожалуй, стоило бы вызвать по этому поводу электрика.

Послушав завывания ветра снаружи, я чуть было не решила повременить до утра, вот только мобильник почти разрядился, а мне не нравилась мысль, что я останусь здесь совсем одна без электричества, да еще и без связи.

Ночь оказалась холоднее, чем я рассчитывала, и я, сжимая в руке фонарик, рысью направилась по тропе к гаражу. Металлическая дверца щитка была холодной на ощупь и слегка приоткрытой. Она запиралась, но я сама отжала язычок замка месяцем раньше, во время первого такого же отключения.