Слева кто-то гоготнул. Громко и противно.

– А он… этот… ботаник!

– В натуре, ботаник, они ж кошечками-мышечками всякими занимаются.

Такой расклад не сулил ничего хорошего, надо было как-то выбираться.

«Если проскочить между ними, шансы есть», – подумал я, но не успел ничего сделать.

– Чего молчишь, когда с тобой нормальные пацаны разговаривают? Опупел, ботаник?

Меня швырнуло к мусоропроводу. В нос ударил запах прокисшей еды и еще чего-то жутко противного. Почему-то сразу подумалось, что вот сейчас рядом пробежит здоровенная крыса и заденет меня тонким склизким хвостом. Меня передернуло от этой мысли. Что-то заструилось по ноге. Кровь. Во время падения я, вероятно, зацепился за выступающий из бетона стальной крюк. Поднял глаза и увидел самую настоящую «крысу». Не животное, а человека. Коренастого мальчишку года на три старше меня. Так, по крайней мере, мне показалось в тот момент. Он поставил меня на ноги одним рывком, и я заглянул в его глаза, темные, бешеные. Точно как у зверя перед нападением. Рядом противно хихикал второй.

– Понял теперь, как себя надо вести? В глаза смотри, я сказал. Чтобы тебя, ботан, на нашей улице больше не было.

Ботан! Дурацкая кличка, получить которую я боялся всегда. Во дворе у нас был один такой – жалкий, забитый Петька Пуговкин. Родители что, специально решили над ним поиздеваться, когда к такой нелепой фамилии придумали такое нелепое имя? Петя. Ладно бы Петр! Но Пуговкин был именно Петей, Петюней, как его звала мама. За этого Петюню ему доставалось еще больше.

Я таким быть не хотел! Это я знал твердо. Наверное, потому, что понимал, внутри меня тоже живет вот такой Петюня, и боялся выпустить его наружу. Дворовая жизнь сурова. Хочешь, чтобы тебя уважали, держись до последнего. Стоит только дать слабину – не простят, затюкают. Я не любил разборки. Каждый раз, когда приходилось отстаивать себя или друзей, во мне что-то предательски сжималось, съеживалось до размера какого-нибудь насекомого – комара или осы, которых, маленьких и жалких, можно было прихлопнуть одной рукой. Но я не показывал виду. Наоборот, чтобы заглушить в себе это отвратительное чувство, ошалело влезал во все драки и дворовые потасовки. У осы было жало. И в случае опасности она нападала.

Но то были, скорее, детские шалости. Никто никого не бил всерьез. А теперь, столкнувшись нос к носу с реальной опасностью, мой Петюня дал о себе знать. Перетрусил я страшно. Даже заикаться стал. До того самого момента, как этот коренастый назвал меня ботаном. Покорно кивнуть и уползти с позором в сторону означало спастись, но навсегда стать Петюней. Я обязан был ответить! Выпустить жало.

Руки мои в тот момент висели плетьми, ими я управлять не мог. Поэтому набрал побольше слюны и смачно плюнул обидчику в лицо. Не знаю, откуда смелость взялась. Он заревел как бешеный бык, швырнул меня на бетонную плиту, и тут началось… Я мало что понимал. На одном из нападавших были резиновые сапоги. На втором ботинки. Черные, с толстыми металлическими крючками. Ими прилетало больнее всего. Сопротивляться больше не имело смысла. Я лежал на ступеньках и ждал, когда все закончится.

Дыхание… Частое и прерывистое. Что-то холодное и влажное уткнулось мне в руку. Всполохи прояснявшегося сознания подсказывали, что меня кто-то обнюхивает. Животное. Я не видел его, глаза были залеплены чем-то противным и не открывались, но кожей я ощущал, как щетинистые усы щекотали ладонь. Крыса! Фу… Я резко дернулся и сел. Зверь с писком попятился назад. По крайней мере, мне показалось, что он ретировался. Разлепить веки удалось с трудом. Я сидел один на бетонной плите около чужого подъезда. Рядом растоптанные вещи, клочки бумаги и небольшая бурая лужица. Кровь. Моя кровь. От этой мысли передернуло. Крови я боялся до обморока. Голова гудела, ноги и руки ныли и отказывались слушаться. Будто меня каток переехал. Моих обидчиков уже не было. «Гады! – мелькнуло в голове. – Двое на одного!» Внутри все клокотало от возмущения и обиды, но я был горд собой. Не сдался. Не превратился в Петюню и ботана, но, наверное, со стороны сейчас выглядел весьма жалко.

Я попытался встать, но меня шатнуло обратно. На четвереньки. Уже что-то. Так хоть ползти можно до ближайшей лавочки. Вот только передохну. Глаза закрылись сами собой. И тут я вновь услышал, как кто-то дышит рядом. Фырчит и немного поскуливает. Через секунду мокрый шершавый язык скользнул по моей щеке.

– Булька, куда ты меня притащила, зараза? О божечки! Дюшка!

Перед моим лицом появились чьи-то ноги. Это была Собачелла. Я узнал ее по голосу, а еще по ботинкам. Тяжелым, мужским, стоптанным со всех возможных сторон, суровым, как она сама. С ней была Булька – мелкий волосатый клубок с выпученными глазами. Какая-то дикая помесь разных пород. Ее знал весь двор. С ней Собачелла гуляла чаще всего. Булька была собакой доброй, навязчивой и говорливой. Но сейчас она, как ни странно, молчала. Жалобно поскуливала и суетливо бегала рядом.

Я, наверное, впервые так обрадовался соседке. Даже попытался улыбнуться. Пусть лучше она меня в таком виде застанет, чем мама или кто-то из одноклассников. Собачелла, конечно, не подарок. Но одно я знал точно – секреты она хранить умеет. А еще – причитать не станет и не посмеется, как некоторые, над моим положением.

– Эка тебя угораздило! Ну вставай, ушибленный. Теперь тебе уж точно это прозвище подходит.

Собачелла взвалила меня на себя, хоть я и пытался сопротивляться. И мы пошли. Медленно, вяло, с остановками. Надо было добраться до дома. Всю дорогу Собачелла что-то говорила, о чем-то спрашивала. Я хоть и был в невменяемом состоянии, но искренне этому удивился. Обычно от нее и десяти слов не добьешься. Только рявкает.

– Булька тебя учуяла. Мы так-то по соседнему проулку шли, по делам. Она рванула сюда, во дворы. Я уж подумала, опять пошла помойки обнюхивать. Жрет что попало, потом по несколько дней лежит, лапу поднять не может. Эй, ты чего совсем-то ноги не передвигаешь? Думаешь, я тебя на себе тащить буду? Ну вот… Другое дело. Не раскисай. Нечего. Со всеми бывает. И не так метелят. А ты, кстати, как вляпался-то вообще? Ладно, не отвечай. Вижу, что трудно. Мычи только иногда, чтобы я видела, что ты в сознании. Вообще бы тебя в больничку надо. Но это с матерью. Пусть сама решает. Мне эти заморочки не нужны. И так вон тащу тебя. Слушай, да ты никак с Заболоцким встретился? Местный тут паренек такой, блатной весь. От горшка три вершка, а самому лет тринадцать. Лупит всех вместе со своими дружками. Мозгов нет, а самооценку поднимать как-то надо. Ничего. Подлечишься и за себя ответишь. Обязательно надо таких на место ставить. Мать будет уговаривать в милицию пойти, не вздумай. Сам свои проблемы решай. Не сможешь – тухляк ты, а не мужик. Кулаки не выросли, мозгами дави. Они у тебя на месте. Хоть раз слабость свою покажешь, заклюют. И не только Заболоцкий с прихвостнями. Все остальные. Да и сам к себе уважение потеряешь. А это знаешь как страшно… – Собачелла тяжело вздохнула. – …Когда сам себя не уважаешь. Пришли. Сползай, ушибленный. Давай-ка ко мне пока. Я тебя хоть в божеский вид приведу. А то заявишься домой таким страшилищем, мать не узнает. Переживать будет. Что головой машешь? Напугаешь ее до смерти. Давай уж не только о себе думай. О других тоже заботиться надо. А то выросли… эгоисты.

Оказывается, к запаху можно привыкнуть. Когда я в третий раз переступил порог квартиры Собачеллы, меня уже не воротило от вони. Да и не до того мне было. Соседка, видимо, прониклась моим бедственным положением: открыла гостиную, уложила меня на диван и шикнула на собак, чтобы не мешали. Те послушались. Все! Без исключения! Даже суетливая Булька улеглась около стены рядом с другими обитателями этого дома. Сколько их было? Восемь, десять… Посчитать так и не удалось. Глаз болел и начал заплывать, но мне было жутко интересно. Поэтому, пока Собачелла ходила за зеленкой и другими примочками, я пытался рассмотреть собак. Точнее, мы с ними разглядывали друг друга. Я их, они меня. Псы были разные. В основном, конечно, дворняжки. Коричневые с белыми пятнами. Белые с черными пятнами. Рыжие, серые, лохматые, гладкошерстные, щенки и взрослые собаки. Больше всего меня удивило, что среди них были и породистые. Четыре немецких овчарки с седыми мордами и проплешинами на боках. Откуда они здесь? Такие, наверное, когда-то в выставках участвовали, медали получали. Красавцы. Я был как-то на собачьей выставке, знаю. После этого год выпрашивал у родителей собаку. Мечтал, как гордо буду выхаживать с ней по двору, а она, большая и гладкая, будет позвякивать медалями и во всем меня слушаться. Мечта разбилась о папино строгое «нет». Даже хомяка или кошку завести не разрешили. Никакой живности. А тут вот их сколько! Лежат, следят за каждым моим движением. Строго, но незлобно. Даже с жалостью. Как будто все понимают.