– Пришел? – Собачелла, как всегда, встретила неприветливо.

Я растерянно кивнул. Пришел, куда тут денешься! Она молча запустила меня в квартиру. Животных в коридоре не было. Собачелла опять заперла их в гостиной. Никто не лаял. Псы тихо поскуливали из-за двери. Ждали, когда хозяйка разрешит им выйти.

Мы прошли на кухню. На полу, под ржавой батареей, с которой кое-где отвалились куски краски, стояла коробка. Внутри копошились комочки с розовыми носами. Они были какие-то прилизанные, сморщенные, совсем не похожие на кошек.

– Ух ты! – Я, видимо, присвистнул от удивления, потому что Собачелла вдруг улыбнулась, легонько подтолкнула меня в сторону ванной комнаты.

– Руки помой.

– Да я уже… – попытался возразить я, но потопал к крану.

Они шевелились! Мокрые, смешные, неуклюжие… Они лезли друг на друга прямо по головам и громко причмокивали в поисках еды. Я завис около коробки с котятами надолго. Гладить их было страшно. Такие маленькие… Просто засовывал руки внутрь и замирал, когда в них упирались мокрые носы.

– Отойди. Мать пришла, – услышал я за спиной голос Собачеллы. Она держала Анфису. Ту самую сбитую кошку. Лапа была еще замотана бинтами, а на животе у кошки красовалась цветастая повязка. Почуяв мать, котята заторопились к ней. Они тыкались мордами в повязку, но не находили съестного и жалобно пищали.

– Чего это?

– Чего-чего… Бандаж. Повязка такая, после операции надевают. Мастит у Анфиски вскрылся вчера. Она на улице сколько пробыла? Долго! Застудилась, теперь котят кормить не может. Поэтому, мил друг, на тебе бидон и шурсь за молоком! В восемь бочка приезжает. В очередь первый лезь, чтобы сверху взять. Сливочек!

Собачелла сунула мне в руку зеленый в белый горох бидон, в карман джинсов запихала бумажку, рублей сто, кажется, и подтолкнула к выходу:

– Чего оторопел опять?! А ты думал, я тебя позвала на котят любоваться?! Сейчас! Много тебе чести.

И, видя, как я замешкался на пороге, добавила:

– Дуй скорее. Разберут все. Мелким еда нужна.

Я пулей вылетел из подъезда. Знал, куда бежать. Мы каждую субботу покупали привозное молоко из бочки. Белое, пенистое, душистое. Не порошковое, как называла его мама. В очереди я был вторым. Впереди стоял Антон Иванович, мамин коллега по работе. Ему меня видеть было необязательно. Вдруг еще родителям скажет или попросит передать что-то. А ведь по легенде я сейчас был у Славки, писал доклад. Я весь сжался за спиной Антона Ивановича и поворачивался строго туда, куда он. Влево, вправо, даже присесть пришлось. Если бы Антону Ивановичу приспичило посмотреть назад, я бы, наверное, исполнил что-то в духе Нео из «Матрицы», какой-нибудь приемчик из его боя с агентом Смитом.

Но Антон Иванович не оборачивался. Он поговорил с продавщицей о погоде, сделал ей какой-то неуклюжий комплимент, протянул деньги, поставил полную банку с молоком в пакет и пошел к своему жигуленку. Тот был припаркован неподалеку.

– Уф, пронесло, – выдохнул я. – Не заметил.

Я приободрился. Весь вытянулся. И, мне даже показалось, чуть подрос в этот момент. Но не тут-то было. Тетя Таня, грузная черноволосая продавщица в белом чепце и переднике, которая знала в наших дворах каждого как облупленного, оказывается, видела все мои приседания. И пристала с расспросами:

– Андрюха, чего рыщешь? Со взрослыми не здороваешься?

– Здрасте, – ответил я, вдруг вновь став маленьким. Теперь я не возвышался над тетей Таней, а почти уткнулся носом в ее передник и рассматривал на нем желтые молочные пятна.

– Мне здрасте, а Антону Ивановичу? Иль нашкодил чего, шалопай?

– Не нашкодил.

Я протянул ей бидон. Зеленый в белый горох.

– Тара у вас новая. А прежний чего? Расколотил? Небось шмякнулся где-нибудь с бидоном, помял. Вы же носитесь как оглашенные! Мать-то где?

– Дома, – ответил я полушепотом. Уж очень мне хотелось скорее убраться от этой бочки, от тети Тани и ее пропахшего скисшим молоком передника.

– Глаза-то подними, когда со взрослыми разговариваешь. Передай ей, что больше тебе, охламону, молоко не отпущу. Это последний раз. Пусть сама ходит или учит тебя вежливости, прежде чем в люди выпускать.

Молоко из большой блестящей плошки плюхнулось на дно бидона, заструилось белым потоком. Грохнула крышка, и тетя Таня вперилась в меня взглядом:

– Ну?

– Чего? – не понял я.

– Деньги!

Про деньги я забыл, так хотелось скорее улизнуть. Нашарил в кармане жеваную бумажку и протянул продавщице.

– Мятая, – недовольно сказала она и подала мне полный бидон. – Сейчас сдачу сдам.

Тетя Таня отвернулась к своей бочке. Там на приступочке стояла банка, туго набитая бумажками и мелочью. Я воспользовался моментом и аккуратно, чтобы не выплеснуть молоко из бидона, стал ретироваться. Сначала потихоньку, потом все быстрее и быстрее.

– Куда-а-а! Сдачу забери, а то мамка скажет, что я тебя обсчитала.

Я уже бежал к подъезду. По пути пару раз споткнулся, больно ударился коленом, но бидон не выпустил. Поднялся и помчал что было силы. Только бы успеть спрятаться, пока меня не догнал зычный голос тети Тани и все вокруг не узнали, что я охламон и хам, и что я забыл сдачу, и что вообще приходил сегодня утром за молоком.

Темнота подъезда скрыла меня от любопытных глаз прохожих, которые пытались рассмотреть, кого на этот раз распекает молочница. И только тогда я понял, что половина молока из бидона сбежала и растеклась белой лужей на асфальте.

За это мне влетело от Собачеллы. А чуть позже и от мамы. По несчастливой случайности вскоре после моего побега она тоже отправилась за молоком и там выслушала все про меня, себя и всю нашу семью. Это был скандал. Мне запретили выходить из дома целую неделю. Бабушка провожала меня в школу, а потом встречала после уроков. Я старался распрощаться с ней где-нибудь подальше от калитки, но под хихиканье и перешептывание одноклассников она упорно шла со мной до дверей. Если бы можно было провалиться сквозь землю, со мной бы это случилось раз сто за одно такое путешествие. Еще мне, конечно же, запретили ходить к Собачелле.

– Нашел с кем дружбу водить?! Собачница, помоечница. Научила пацана врать. А что дальше будет?! По подворотням слоняться начнешь? – кричал отец.

Мама ругалась меньше. Даже похвалила меня за то, что хотел помочь котятам. Но с Собачеллой велела больше дел не иметь и забыть туда дорогу.

Да я и сам, честно говоря, после случившегося не очень-то хотел возвращаться в пропахшую псиной конуру Собачеллы. Столько проблем из-за какой-то тетки и ее собак!

«Нашла дурака молоко ей таскать да по поручениям бегать», – думал я не без бравады. Вот только по ночам какое-то тревожное чувство не давало мне уснуть. Мне казалось, что я забыл сделать что-то важное, поступил как-то неправильно, и от этого становилось тоскливо. Я лежал в постели и перебирал события прошедшего дня. Вроде все как всегда. В школе, дома, во дворе я вел себя, конечно, неидеально, но не вытворял ничего такого, за что можно было получить нагоняй от совести. Передумав обо всем на свете, я утыкался носом в подушку и дышал в нее, чтобы появилась ямка с теплым воздухом – драконья пещера. Туда можно было нашептать все свои страхи и плохие поступки. Тогда дракон их поймает и не выпустит наружу. Этому меня научила мама, когда мне было лет пять. Раньше такой способ хорошо помогал. А сейчас… Я дышал, дышал и думал о двойке по английскому, сломанном пенале одноклассницы Наташи Погодиной, разодранной штанине новых брюк, невымытой, но составленной на место так, чтобы не видела мама, посуде и много еще о чем. Но мысли все равно приводили меня к Собачелле и Анфисе. Я закрывал ладонями пещеру, это было обязательное условие, а то дракон мог выбраться, переворачивал для надежности подушку и ложился сверху. Вот тут-то ненужные мысли начинали меня одолевать с особой силой.

«Ну сбил… Ну котята… Ну маленькие, кормить надо. А Собачелла на что? Она взрослая. А я ребенок. Я ничего не могу сделать. Она может».