- Идемте же, - вновь потянул я Милютина в зал на первом этаже. – Ныне там пусто. Там нам не помешают.

- Это кстати, - вдруг обрадовался министр. – Князь Константин настоятельно рекомендовал обсудить с вами, Герман Густавович, и иную мою надобность.

- Вот как? – снова диспозиция менялась. Благо теперь даже останавливаться нужды не было. О чем бы Милютин не вздумал со мной говорить – зал заседаний Совета министров будет идеальным местом для беседы. – Вы меня заинтриговали, Дмитрий Алексеевич. Прежде...

- Прежде князь Барятинский не входил в седмицу соуправителей империи, - вспыхнул и даже чуть повысил голос гость. Тот факт, что совершенно беспардонно меня перебил, Милютина в такие минуты не беспокоило. – Прежде у нас с вами, ваше высокопревосходительство, и быть не могло общих дел!

- Но устремления-то! – поспешил заспорить я. Выдался шанс значительно улучшить отношение с не последним человеком в правительстве страны. Тем более, принимая во внимание приближающуюся войну – с военным министром. – И ныне и прежде, наши с вами устремления схожи! К вящей славе Державы!

- От того, покорный воле высочайшего покровителя, я без внутреннего неприятия явился в ваши пенаты, - прости меня, Господи! Я даже умилился на миг этой его простецкой искренности. А на то, что Милютин был искренен, готов был поставить миллион против ломаной полушки.

В зале Совета вдоль стен давным-давно были установлены диванчики. Во время заседаний там располагались курьеры, секретари или чиновники по особым поручениям. Теперь же устроились и мы. Для беседы тет-а-тет это место подходило как нельзя лучше.

- Вы упомянули князя Барятинского...

- О, да! – вспыхнувшие в глазах гостя искры тут же подтвердили мою догадку. Единственное, чего я пока не мог понять – почему именно я? Почему за защитой от нападок извечного противника проводимых министром реформ в армии он обратился именно ко мне? Почему не к своему высочайшему покровителю, великому князю Константину?

- О, да! – еще раз повторил Милютин. Глубоко вздохнул, как бы собираясь с мыслями, и продолжил уже без былой горячности. – Именно об этом я и хотел с вами говорить. Знаю, вы, хоть человек и сугубо штатский, тем не менее, вполне осознаете потребность проводимых нами изменений. Мнится мне, и покойный Государь ценил вас, Герман Густавович, как человека умнейшего и деятельного...

Отмахнулся от лести, как от досужей болтовни. Не ко времени и не к месту было тогда, в пустом зале Совета министров, поминать Великого Царя.

- Да-да, - моргнул испуганными глазами генерал. – Мы все любили Его императорское величество. И скорбим...

- Не о том речь, - рыкнул я. Ну сколько было можно сыпать соль на открытую еще рану?!

- Теперь же, этот Барятинский... Да еще его ручная собачонка... Лает и лает. Лает и лает. Уж и звон в ушах от его визгов...

- Понимаю – это вы господина Фадеева так охарактеризовали? – хмыкнул я.

- Именно, что. Именно.

И снова убедился – хоть чуточку копни этот осиный рой, почему-то называющийся российской императорской армией, непременно выкопаешь кавказские корни. Так и этих троих, князя, генерал-фельдмаршала Барятинского, Милютина и Фадеева, именно Кавказ и связал. В бытность Барятинского тамошним главнокомандующим, Дмитрий Алексеевич состоял при князе начальником штаба, а Ростислав Андреевич Фадеев – адъютантом. Ну и чуть ли не официальным летописцем. Именно из под пера бойкого на язык адъютанта в шестидесятом году вышла не плохая, в общем-то, книга «Шестьдесят лет Кавказской войны».

Подробно, обстоятельно и вполне складно. И даже Милютина ругал не слишком сильно. Во всяком случае, гораздо меньше, чем ныне за проводимые министром «бюрократические» реформы. Как я уже говорил: язык у отставного «кавказского летописца» был бойкий. Статьями в «Русском вестнике» и «Биржевых ведомостях» он немало веселил свиту. Ему бы еще хоть что-то предложить взамен, да как-то поунять бурлящую и брызгающуюся в разные стороны кашу в голове – так цены бы ему не было. А так, поверхностные суждения, если и могли на кого-то повлиять, так лишь на мнение «диванных» стратегов, отставных поручиков, скучающих от безделья в провинциальных поместьях.

Провозглашенная императором Николаем вера в собственные силы была встречена этим, и прочими, подобными ему, господами, с восторгом. Однако, как все люди не особенно умные, или увлеченные какой-либо «борьбой», Фадеев и иже с ним, тут же бросились в иную крайность. Тут же, с подачи, обиженного на весь свет генерала «льва Ташкента» Черняева, был изобретен «восточный вопрос» - некий глобальный заговор «германской расы», силящейся подчинить и онемечить славянство. Вывод очевиден, не так ли? Само собой родилась идея объединения разрозненных славянских племен. Естественно, под главенством России. Был даже определен вполне конкретный враг, против которого требовалось действовать энергично и жестко. И почему-то этим «извечным противником всего славянского» в головах этих деятелей выступала Австрия.

По пути, «коварными подсылами» становились вообще все подданные российского императора с нерусскими фамилиями. Конечно же, доставалось и вашему покорному слуге. Единственно что, пока жив был Никса, слишком громко тявкать в мою сторону эти панславяне опасались. Теперь же, вся эта кодла, потеряв остатки страха, разошлась не на шутку. Вплоть до того, что «Московских ведомостях» меня даже прямо назвали «граф Воробей». И кто? Прежде вполне себе лояльный и от того обласканный властью Михаил Никифорович Катков!

Благо хоть от столичного рупора ультраправых, князя Мещерского, подобной подлости можно было не ждать. Вово уже лет этак пять у меня на жаловании состоит. «Поет» то, что нужно, хоть и своими словами. Но главное - о настроениях в среде славянофилов и петербургских геев исправно доносит. Ну, это так – к слову. К тому, что проблема с тявкающим на Милютина чрезмерно рьяным «публицистом», хорошо мне знакома. А был бы военный министр, еще и немцем каким-нибудь, собачий лай уже давно в настоящую травлю превратился бы.

- Понимаю, - кивнул я со всей серьезностью. – Полагаю, не обращать внимания на этих праздных болтунов, вам уже советовали?

- Их императорское высочество...

- Я понял, - словно бы в задумчивости, нагло перебил я генерала. Умышленно, причем. Стоило взглянуть, как Милютин это воспримет. Ну и за одно, ненавязчиво указать одному из дюжины министров его истинное положение. Подчиненное, замечу, положение. Между прочим, мне подчиненное! – Остался лишь один аспект, на который я пока не вижу ответа... Простите великодушно, Дмитрий Алексеевич. Но хотелось бы знать, какими именно словами великий князь подвиг вас на посещение моей скорбной юдоли?

- Да полноте вам, ваше высокопревосходительство, прибедняться! – неожиданно и совершенно непонятно от чего, вдруг возбудился Милютин. – Уж и кому, так не вам! Никто в свете и не сомневался, что после кратного периода потрясений, вновь займете причитающееся вам место!

- Ваши бы слова, да Богу в уши, - фыркнул носом я. – И тем не менее? Что именно сказал вам князь Константин Николаевич?

- Его императорское высочество, - с легким оттенком укора в голосе, поведал мне этот «буратино» страшную тайну, - изволил заметить, что единственно граф Лерхе способен обратить злобное тявканье в ангельские хоры! И что, мне... всем нам ныне придется тесно стакнуться. А потому, чтоб я не вздумал противиться всякому вспоможению, буде таковое последует с вашей, ваше сиятельство, стороны.

- Вот как?

Князь Константин не первый раз демонстрировал какую-то, чуть ли ни святую веру в мои способности. Вплоть до того, что решился проигнорировать мнение заслуженных адмиралов и морских инженеров-кораблестроителей, и заказал-таки проектирование линейного броненосца по моим карандашным наброскам. Но чтоб так... Пёсий лай в ангельские хоры... Очень уж это походило на некий аванс. Скрытое извинение за месяцы равнодушного игнорирования после смерти императора Николая.