А в другой раз, балансируя между сном и бодрствованием, он слушал, как низкий голос, слегка растягивая слова, говорил:
- ...мама берет куропатку, освобождает её от костей, затем чистит большую, сладкую картофелину, кладет на неё ломтики бекона и помещает в куропатку. Куропатка запекается три часа, и при этом мама регулярно поливает её растопленным маслом... Тебе надо будет её, как-нибудь попробовать...
- Да, - согласился Стаис, - обязательно.
В списке пассажиров Стаис стоял далеко не первым. Поток устремившихся в Америку полковников оккупировал все места в летящих на запад "Си-54", и Стаису приходилось ждать. Но это было даже хорошо. Ему нравилось лежать, вытянувшись в удобной койке, и предаваться приятному ничегонеделанию. После Греции это был вполне заслуженный отпуск и, кроме того, он хотел явиться домой и предстать перед мамой лишь после того, как перестанет выглядеть старым, усталым человеком. В пустых казармах было тихо, и несмотря на транзитную неразбериху, жратва была хорошей, а в армейской лавчонке можно было прикупить не только кока-колу, но даже и шоколадный коктейль. Остальные члены экипажа, с которыми летал Уайтджек, были молоды и целыми днями торчали на пляже. По вечерам они ходили в кино или всю ночь резались в покер с такими же как они юнцами из других казарм, в то время как Уайтджек - отличный рассказчик - без всякой навязчивости развлекал Стаиса, когда тот обретался в пограничном пространстве между снами и явью. Уайтджек был специалистом в области аэрофотосъемки и в то же время являлся воздушным стрелком в эскадрилье, занятой разведкой и картографированием. Вместе со своей эскадрильей Уайтджек побывал на Аляске и в Бразилии, возвращаясь в США в промежутках между экспедициями. Сейчас сержант направлялся в Индию, и ему очень хотелось выговориться. Он летал на "Митчелле" и предполагалось, что вся эскадрилья вылетит из Натала одновременно. Однако в то время, когда его машина, ожидая построения, кружила над аэродромом, два "Митчелла" потерпели на взлете аварию и сгорели у него на глазах. Остатки эскадрильи задержали в Натале, и самолет Уайтджека летел через океан в Аккру в одиночестве.
Лежа в койке и слушая дикие завывания мальчишки-негра за стеной, Стаис размышлял о двух "Митчеллах", сгоревших в трех тысячах миль отсюда на узкой полоске земли между джунглями и океаном, и о других погибших в иных местах самолетах. Он мечтал о том, как дома, сидя в кресле, будет смотреть на маму. Он вспоминал о красивой девушке из Вены, с которой познакомился в Иерусалиме, и о самолете "ДиСи-3", планирующего в сумерках подобно небесному ангелу на неровное, затерянное в горах Пелопонесса, пастбище...
Стаис уснул. Тело его покоилось на удобной койке с чистыми простынями в тихой казарме, а дух снова витал над Афинами. На высоком холме сверкали белизной древние руины, в небе ревели истребители, а Латроп сообщал в шлемофон: "... сто ярдов..., пятьдесят...", после чего машина вздымала в синее небо Греции. Затем он вдруг оказывался в воздухе над Плоешти на высоте каких-то пятидесяти футов. Мимо них сыпались горящие обломки десятков "Либерейторов", а Латроп говорил: "Сегодня они оставили на земле всех новичков... Воюют только ветераны..."...
После этого Стаис оказался в воде неподалеку от белоснежного песчаного пляжа Бенгази. Ремни парашюта стягивали тело с такой силой, что болели все мышцы. Рядом с ним в ленивых волнах колыхались тела его товарищей... Но вот море исчезло, и Стаис оказался в сине-зеленых лесах Миннесоты. Его отец толстый коротышка - тихо спал на ковре из еловых игл. На смену лесу снова появились Афины. Афины...
- Не знаю, что случилось с лейтенантом, - услышал Стаис, пробуждаясь от сна. Голос был ему не знаком. - Он проходит мимо нас по полю с таким видом, будто мы вовсе не существуем.
Стаис открыл глаза и увидел Новака. Сын фермера из Оклахомы, присев на край койки Уайтджека, что-то втолковывал сержанту высоким, почти девичьем голосом.
- Все ребята начали жутко волноваться, - говорил он. - Я думал, что людей лучше, чем лейтенант не бывает... Но теперь... - Новак пожал плечами. - ... теперь, если он вдруг тебя случайно замечает, то начинает рычать так, как будто он сам генерал Джордж Паттон.
- Возможно, это всё потому, - сказал Уайтджек, - что он видел как горел в Натале лейтенант Броган...Ведь он дружил с Броганом с того времени, когда им было всего десять лет. Со мной, наверное, случилось бы то же самое, если бы я вдруг увидел, как гибнет машина Джонни Моффата...
- Нет, дело не в этом, - Новак подошел к своей койке и извлек из тумбочки блокнот. - Всё началось в Майями четыре недели тому назад. Неужели вы этого не заметили?
- Заметил, - неохотно протянул Уайтджек.
- Вам следует с ним об этом поговорить, - сказал Новак, приступая к сочинению письма. - Вы с ним хорошие приятели. Ведь нам скоро предстоит драться, и нет ничего хорошего в том, что лейтенант отказывается замечать свой экипаж. Может быть, он просто все время пьян?
- Нет, лейтенант вовсе не пьян, - ответил Уайтджек.
- В таком случае, поговорите с ним, сержант.
- Может быть, я так и сделаю, - Уайтджек сел на койке, прикрыв нижнюю часть тела полотенцем. - Может быть, и поговорю... - повторил он, глядя с несчастным видом на свой плоский живот. - В армии я стал похож на жирную свинью, - сказал Уайтджек. - В тот день, когда я принимал присягу, окружность моей талии была всего двадцать восемь с половиной дюймов, Теперь же она - тридцать два и три четверти. Да, армия... Возможно, мне не стоило в неё вступать. Лица моей специальности от призыва освобождались, и кроме того я остался единственным кормильцем больной матери.
- Так почему же ты решил встать под знамена?
- А... - улыбнулся ему Уайтджек, - выходит ты проснулся? Ну и как, сержант? Самочувствие улучшилось?
- Чувствую себя отлично. Итак, почему ты решил вступить в армию?
- Что же... - Уайтджек в задумчивости поскреб подбородок. - Я долго ждал. Сидел в своей горной хижине и изо всех сил старался держаться подальше от радио. Я ждал...ждал и, наконец, не выдержал. Я спустился в город к маме и сказал: "Знаешь, мама, ждать я больше не могу и поэтому записываюсь в армию".
