В дорогу бабка дала нам кулек творогу, кило песку и две ковриги. Каемся, тайком от бабки напихали в карманы штормовок еще и картошки из стоящей у избы бочки. Тайга все видела.

Бабка вышла на крыльцо. Мы с невинными рожами прощально помахали ей.

- А корень-то золотой еще рано копать, - ворчливо сообщила она нам вслед.

х х х

На бабкиных харчах мы с легкостью одолели еще километров двадцать до очередного широкого разлива реки.

К вечеру высадились на берег, разбили палатку и с нетерпением принялись снаряжать кораблик. Тайга смотрела, посмеиваясь.

Мудреное народное изобретение представляло из себя плоскую широкую дощечку с профилем лодочки и с деревянным бруском-противовесом на двух изогнутых металлических прутьях.

Отмотав по берегу метров пятьдесят лески и навязав на нее поводки с наживкой из мух, червей и мотыльков, мы спустили снаряженный кораблик на воду. Подергивая за леску, стали выводить против течения. Вскоре, описав дугу, кораблик встал, покачиваясь на быстрой вечерней воде, застыл у противоположного берега, перегородив реку поводками. По-нашему мнению, рыбе просто некуда было деваться. И мы уже переживали, куда станем девать обильную добычу. Накоптим - решили. Или навялим. Мало ли.

Прошел час. Лес на том берегу виднелся уже только темной стеной. Над всей рекой стоял плеск играющей рыбы, круги накладывались друг на друга как под крупным дождем. И лишь наживка на поводках нашего кораблика рыбу нисколько не привлекала.

Но мы не отчаивались. Мы решили оставить кораблик на всю ночь. А пока попробовать ловить удочками. Течение здесь чуть успокоилось по сравненью с верховьями. И нам улыбнулась-таки удача. Правда, совсем маленькая. Непуганые мальки хариуса, размером с мизинец, одурело хватали наживку. За полчаса мы натаскали их штук шестьдесят.

Кораблик же невозмутимо, наплевав на быстрое течение, продолжал стоять на одном месте. Но на этом его достоинства и заканчивались.

И мы вернулись к костру. Посолив, завернули мальков в фольгу и положили на угли.

Через полчаса от выданной бабкой провизии остался лишь сахарный песок. Поджаренных на углях рыбешек схрумкали незаметно, как семечки. Песок щедро бросали в кипяток, добавляли мяту и пили, пили, пили, то и дело бегая с котелком к реке, заодно проверяя кораблик.

А ночью снились и чудились темные избы, парное молоко, серебристый плеск хариусов, чутко устремленные вперед уши и глаза серой лаечки; и говорила бабка что-то древнее, пророческое, да совсем непонятное, на чужом нам языке.

Но спалось крепко и радостно.

х х х

Утром, пройдя километров пять, мы подверглись обструкции. Вдоль берега бежала лопоухая приземистая собачонка и радостно брехала в нашу сторону. Берега устилали вплотную лежащие стволы сосен. А это означало, что где-то недалеко трудились поселенцы-лесозаготовители. И получался такой вот любопытный расклад. Либо километров тридцать сплавляться нам по реке, то есть еще пару дней не есть толком и не курить, тихо стервенея друга на друга; либо высадиться тут же, и на машине лесозаготовителей добраться до ближайшего поселка, где начиналась цивилизация с ее автобусами, поездами и прочими, более шустрыми средствами передвижения.

- Давай решать...

- Да чего тут решать-то!

И мы направились к берегу. Вытащив на берег плот и отвязав рюкзаки, двинулись на послышавшиеся голоса.

Человек десять черных мужиков стояли на берегу, наблюдая, как один увлеченно забрасывает леску. У противоположного берега маячил кораблик. При этом мужики... курили!

Таежная валюта - крючки и леса - быстро сделали свое дело. Скоро мы уже сидели в вагончике-столовой поселенцев. На столе в мисках дымилась уха из хариусов. Может быть из тех самых, нами не выловленных... Э-эх... Зато в карманах у нас лежало по пачке "Примы". Пусть моршанской, но самой настоящей.

После ужина мы устроились в спальном вагончике, а поселенцы заваривали чифир, и кто-то бренькал на разбитой гитаре, а вдалеке уже слышался натужный рев лесовоза...

Машина привычным рыком уже сорвалась с места, мы привычно вцепились в передний борт, когда вслед нам заорали:

- Эй, а от комаров-то, от комаров ничего нет?

- Стой! - застучали мы по крыше кабины.

В протянутые к нам ладони полетели флаконы и тюбики.

Мы даже успели закурить. Лесовоз летел в сумерки. Назад улетали искры от сигарет. Приближалась влажная теплая ночь.

х х х

Автобус из поселка в Красновишерск ходил раз в сутки. Толпа ожидающих угрюмо мокла под привычным августовским дождем. Все билеты давно раскупили. У нас оставалась лишь надежда уговорить водителя. Надежда выглядела вполне реальной. И вообще после двух недель пребывания в тайге жизнь посреди цивилизации казалась сплошным беззаботным отпуском.

Водитель, широколицый, неторопливый в движениях парень, вытирая руки ветошью, внимательно слушал капитана в милицейской форме.

- Вот этого обязательно посади. Освободился, - говорил капитан, подталкивая к дверям автобуса высокого пожилого мужчину с унылым лицом, в черной робе и с небольшим фибровым чемоданчиком. - Понял?

- Будь сделано, товарищ капитан, - отвечал водитель. И тут же вызверялся на нас: - Куда прете? Нет же мест, видите?! Что я из-за вас, автобус буду гробить по такой дороге? и не просите. Ждите до завтра...

Двери цивилизации сомкнулись перед нашими носами. Прочные двери. Лбами бить не хотелось. Оставалось идти на перекресток и ловить попутку.

Мы медленно брели по широкой улице, образованной избами с одной стороны и колючей проволокой - с другой. Несколько заключенных копали траншею поперек дороги. Высокий охранник в плащ-палатке рассеянно наблюдал за ними, прислушиваясь к глухим ударам капели по капюшону. На стволе начищенного автомата, не растекаясь, застывала морось....

Вскоре нас подобрал бензовоз, в кабину которого мы с трудом, под ворчание шофера, втиснули себя и свои рюкзаки. И бензовоз, подскакивая, помчался все по той же вечно разбитой дороге....

А потом были еще машины, автобусы и поезда, и след наш затерялся в огромном городе.

Тайга так и не поняла, за какой-такой надобностью мы к Ней пожаловали. Да мы и сами тогда не знали. Сейчас я думаю - за тем, чтобы поклониться. За чем же еще?

О, САХАЛИН

Москва 1986-го года ничего не предлагала выпускнику Литинститута. Сахалин же... О, Сахалин манил примером Чехова и подъемными. Нешуточной по тем временам суммой в 250 рублей.

Однако капитал оказался ничтожным в сравнении с огромностью страны нашей, простукиваемой поездными колесами. Деньги оказались на исходе уже в Иркутске. Благо и попутчик до этого славного города оказался достойный поэт Толя Богатых. Антиалкогольное законодательство и ночные посиделки на Байкале окончательно подорвали незыблемое, казалось бы, финансовое могущество. Дальнейший путь - Хабаровск, Комсомольск-на-Амуре, Ванино запомнился изжогой, величием Амура и тягостными раздумьями о хлебе насущном.

В легендарном Ванине заканчивался материк. В Ванине железная дорога упиралась в конец причала. Далее грузовые вагоны закатывались в трюмы паромов "Сахалин". А пассажиры через бдительный пограничный контроль направлялись в те же паромы, но только в каюты.

"Сахалинов" тогда насчитывалось на линии Ванино-Холмск целых шесть штук. Я угодил на "Сахалин-2".

Обосновавшись на верхней палубе и с неким волнением оглядываясь, я вдруг сообразил - обратной дороги нет. Хотя бы по причине отсутствия средств. Отлогие сопки ванинского берега с нестройно толпящимися разнокалиберными строениями выглядели негостеприимно. Прошлое проступало из стен каких-то приземистых серых бараков.

Впереди, за широкой бухтой, вправо открывался выход в Татарский пролив. От гниющей морской капусты умопомрачительно пахло йодом и дальними странствиями. Оранжевое августовское солнце уходило на оставленный мной запад. Паром отдавал концы и вслед за мощным буксиром отходил от причала...