- Папаша! - сказал он, наполнив окружающее пространство и время тоской и тихим горестным безумием. - В то время, как...
- Я давно не читал газет, - сказал Папаша. - И отвык от подобных оборотов. Ты ближе к делу.
- Да вы что! - жестко сказал Юнец. - Сидите тут, а все...
Папаша сунул ему под нос банку с остатками ужина.
- Попробуй, потом дорасскажешь. Нам некуда торопиться.
Юнец, не глядя, хватанул кусок из банки, пожевал, пытаясь что-то говорить. И судорожно проглотил, очевидно, не ощутив вкуса (!).
- Именно об этом! Мы и хотим, чтобы у всех было такое... Чтобы у всех! Всегда! Чтобы вкусно!
Папаша заглянул в банку.
- Кто это мы и кто это все?
- Вы, я...
- Вот давай пока и ограничимся. Давай попробуем себя прокормить.
- Да вы что! В то время, как...
- Стоп. Ты вообще-то как сюда попал? (В смысле, на кой черт?).
И тут взгляд Юнца несколько прояснился. И Юнец даже вроде бы начал что-то понимать, присев сначала на корточки, а потом и задницей на песок. Песок был влажный. Но Юнец ничего не чувствовал, так и сидел. А пятно на штанах, должно быть расплывалось. Но ему было не до того. Уставившись вниз, он пальцем медленно вел борозду в песке. Сидел, уткнувшись башкой между коленей и вел, вел борозду. А та наполнялась водой. А потом он почувствовал-таки сырость. И вскочил, отряхивая мокрый, тощий зад, облепленный песком.
- Что ж, коли так, - сказал он. - Коли так, что ж...
И уперся взглядом прямо в горизонт. Долго стоял молча, смотрел. Папаша за это время выкурил трубочку, сидя в любимом кресле. Затем выбил из нее пепел в горку такого же пепла, справа от кресла.
- Высматриваешь-то чего?
- Должен же кто-нибудь появиться?
- С этой стороны - никого. Мировой Океан, - подняв большой палец, сказал Папаша.
Тогда Юнец молча удалился на противоположный край острова - лицом к восходу. Так они и сидели, спиной друг к другу. А горизонт был ровен и пуст со всех сторон. И Папаша еще подумал тогда: "Не угомонится он. Нет, не угомонится".
- В сущности, - веско сказал Папаша после одного из обедов ( у него, понятно, давно не было случая выговориться). - в сущности, жизнь, это ни что иное, как бегство от страха. История человечества (у меня было время подумать о нем) - постоянный панический забег без финиша. Только у каждого времени свои страхи. Чума, варвары, атомная бомба... Список можно продолжить. Продолжить? Болезни, одиночество, смерть...
- Происхождение острова - вулканическое, - сказал Юнец, напряженно о чем-то размышлявший.
"Он не угомонится, - огорченно подумал Папаша. - Нет, не угомонится".
- Ерунда, слушай дальше. Ведь если взять одного человека (в этом смысле у меня богатый опыт), то он, собственно, тем только и занят, что готовится к одиночеству, тому одиночеству, вечному... Из меня бы вышел проповедник, а?
- А значит - пемза, - сказал Юнец и поглядел под ноги, и даже топнул ногой, словно жеребец застоявшийся! - Пемза... Но ведь пемза плавает?!
- Башка, - одобрил Папаша. - Ты - башка. Да только ведь и г... плавает (прямо так и сказал). Однако ж мы - тут!
Сплюнул от досады, надвинул шляпу на глаза и задремал протестующе.
- А еще банки, - сказал Юнец вполголоса. - Много банок из-под консервов. Как поплавки. Сделать плот, а?
Потом нарвал травки, соорудил себе ложе, лег, запрокинув руки за голову и, наблюдая рассеянно за курсирующим светилом, забормотал, обращаясь непосредственно к мирозданию:
- Конечно, мы несколько поторопились, не без этого. Не стоило так уж наваливаться... Вот и не выдержало, - он даже усмехнулся. Шуму было... словно я родился!
А Папаша слышал все это, наблюдая через дырочку в шляпе. Он в шляпе специально проковырял дырочку. Раньше не было нужды, а теперь вот проковырял!
Юнец приподнялся на локте и огляделся. Огляделся совсем заново. Потрогал травку и похлопал по острову. Долго рассматривал Папашу.
Папаша ухмылялся под шляпой, утешаясь видом в дырочку!
А потом они оба - Юнец встал, а Папаша приподнял шляпу - посмотрели друг другу в глаза.
- Надо наводить порядок, - сказал Юнец.
- То-то же, - сказал Папаша.
- Ведь это же черт знает что!
- Так и я об этом! И не один год пройдет, пока мы покончим с этим, вынес приговор Юнец.
Ночью, при свете безмятежного полнолуния, Папаша грузил в надувную лодку (в хозяйстве все было продумано) запас харчей, инструмент, прочий скарб, необходимый обживающему новые места.
- В сущности, жизнь есть бегство, - философски размышлял он при этом. - Чего ж тут непонятного? Непонятно одно. Почему бегут не те, кому бы следовало, а?
Он оглядел островок. На том краю его, что ближе к восходу, на охапке травы, при свете тревожного полнолуния, сквозь сон бормотал свои невнятные проклятия Юнец.
- Слагаю корону, - сказал Папаша.
И по тихой тяжелой ночной воде отчалил без единого всплеска (опыт!).
А Юнец проснулся от одиночества. В бунгало-хранилище , славно потрепанном многолетним храпом Папаши, он обнаружил еще изрядный запас съестного. Кресло стояло на своем месте, храня на сиденье шляпу и трубку для нового владельца. Оставалось сесть лицом к натуральном закату, закурить, надвинуть шляпу на глаза и подумать о том, что солнце...
И еще ни слова, заметьте, не было сказано о женщине!
ПЕРЕПОДГОТОВКА
Сидят все четыре. Друг напротив друга. Четыре девушки, девчоночки. Автобус же - битком. Утро, час пик, все на работу чешут. Только все остальные молча чешут, а эти вчетвером не умолкают, щебечут. Вот о чем, к примеру:
Ой, чего это?
Больница, наверно...
С балконами?
А че такого?
Да ну. Ты скажешь. Зачем больнице такие балконы? Там же
люди лежат-болеют...
Но тут одна из них стремительно в рев ударилась. Остальные повернулись от окон и спрашивают:
Ты чего?
Я ключи забы-ы-ыла...
Одно отрадно, проявили подруги солидарность. И тоже в рев ударились. Но скоро успокоились. И говорят той, которая успела первой зарыдать:
- Ну, чего ты? Подумаешь... Мы попросим кого-нибудь дверь открыть. Вон хоть молодого человека.
И посмотрели они на Ушастого. И стали строить ему зареванные глазки. Ушастый молчал. А они спрашивали:
Поможете, молодой человек?
Тут и первая зареванная туда же, строит глазки. Но и против этого Ушастый промолчал. Тогда в голосах их послышались плохо скрытые угрозы:
Так поможете или нет?!
И совершенно неожиданно для Ушастого вдруг взволновался весь автобус (пассажиры):
Вот же бесчувственный! Будто трудно помочь. А девочки,
может быть, приезжие... Что они подумают о нашем городе?
Ушастый растерялся. И потому на ближайшей остановке выскочил. А все оставшиеся в автобусе расплющили носы по стеклам, показывая на беглеца пальцами (воспитаньице!) и хохотали, как ненормальные. Водитель тоже, наверное, хохотал, потому что автобус мотало из стороны в сторону. Ушастый чуть было не подумал: "Чтобы вы врезались куда-нибудь, придурки несчастные...". Но мысль эта оказалась греховной, и он не стал ее думать.
Ушастый слышал об этом городе еще в детстве. Его им тогда пугали. Потом ребенок рос и забывал детское. Когда же вырос, вдруг вспомнил. Детское воспоминание, как и положено, объявилось внезапно, без спросу, словно проснувшись от долгого сна, сладко потягиваясь и утверждаясь в реальности. Потому что появилась потребность побывать в том городе. Потребность малая, но неотложная. А то бы ни за что Ушастый добровольно туда не отправился.
По пути к нужному учреждению Ушастый постарался ни с кем не общаться и ни на что не обращать внимания. Просто опустил голову, да так и шагал. И со стороны, возможно, походил на чокнутого. Ну да ведь им не привыкать, думал он.
У больших стеклянных дверей увидел медную вывеску. Успокоился.
Вестибюль встречал прохладной пустотой и пустыми вешалками гардероба. Ушастый решил, что рано заявился. Вот и хорошо, первым буду. И руководствуясь указателями, двинулся к кабинету 22. Именно там, по слухам, могли разрешить все проблемы Ушастого.
