- А ты длинный, худой и... тоже, - отвечает она, делая шаг назад.
- Что-о? - грозно хмурит брови Петров.
И дочка, все еще маленькая, несмотря на долгие разлуки, уже готова хохотать, кричать, бегать. Но в комнату из кухни заглядывает бывшая жена и пресекает буйство:
- Значит так. Ты, любвеобильный отец, и ты, двуногая чума, пока жарится картошка...
Петров в это время видит перед собой только одноногую "чуму". Вторая нога у "сосиски" поднята и еще не знает, бежать ей или нет.
- ... идете гулять, но не далеко, а то вас не докричишься.
И они идут. Прогулка, понятно, начинается с захода в магазин, где закупается масса веселой и яркой чепухи. Затем они нагруженные возвращаются во двор, где Танек начинает возню в Песке, а Петров заманивает очередную мысль.
- Ты вот что мне объясни, - призывает Петров дочку. - Почему, когда я был такой же, как и ты, по возрасту, то и для меня возня в песке была непустяшным занятием... А теперь, при всем моем уважении к тебе, я не могу вспомнить и понять, что же там такого, в этом песке, было важного? Молчишь? Вот и получается, что память не все нам сохраняет из детства. А почему?
- Зовут, - отвечает Танек, показывая на окно, в котором призывно семафорит руками бывшая жена.
- Ладно, пошли. Пообщаемся все вместе, за столом. Тоже дело нужное...
- Письма регулярно получаешь? - спрашивает Петров, когда они с Таньком, помыв руки, сидят за столом.
- Угу, - говорит Танек с набитым ртом.
- А что толку, - вмешивается бывшая жена. - Читать-то все равно не умеет.
- Скоро научится, - убежденно говорит Петров. - Главное: по порядку письма складывать. А потом точно так же и прочитать. Ничего и не изменится. Просто можно считать, что шли с большим опозданием. Бывает...
- Я складываю, - говорит Танек.
И они продолжают работать вилками. Кроме бывшей жены, которая начинает обычное:
- Ты лучше скажи, когда вернешься? Совсем вернешься?
- А сколько у нас еще впереди?
- Чего впереди?
- Ну, лет жизни...
- Господи! Да откуда же я знаю? Ну, тридцать, допустим... Хватит?
- Так куда же мне торопиться? - резонно, как ему кажется, отвечает Петров.
- Так, - говорит бывшая жена, откладывая вилку и начиная мять в руках салфетку. - Хорошо. Теперь скажи, как, по-твоему, что ты сейчас ешь?
- Как что? - говорит Петров, всматриваясь в тарелку. - Сама же говорила - картошка.
- Угу. Картошка. А если бы я сказала - моченые грабли? Тоже бы поверил? И так же уплетал, не задумываясь?
- При чем тут грабли? Ведь вкусно же. Как, Танек?
- Во! - говорит Танек.
- Так вот слушай, - говорит бывшая жена. - Это - жареные ананасы. Специально для тебя, Петров. Ты ведь любишь, чтобы все не как у людей... Ведь любишь?
Только что приступивший к удивлению Петров вдруг понимает, что сейчас начнутся слезы. Этого он терпеть не может. Переглянувшись с Таньком, поднимается из-за стола.
- Ну... я пошел, что ли? - говорит он. - Проводишь, Танек?
- Ага, до двери, - говорит Танек, посмотрев на мать и сползая со стула.
В коридоре Петров целует дочку в лоб, вспоминая, что надо говорить в таких случаях.
- А... Вот вспомнил... Маму слушайся, - произносит он назидательно.
И еще кричит в комнату бывшей жене:
- Ушел!
А потом, пока спускается по лестнице и выходит во дворе, и пока добирается до сквера, к горнисту, все думает и бормочет под нос:
- Ананасы... Вроде бы видел когда-то. Не наш продукт, понятно, а где тепло... Много солнца, голопузых негритят и ананасов. Вот бы нам с дочкой там поселиться. То-то б славно зажили... А там, глядишь, и эту выписали. Может, понравилось бы ей?
Это не забывает он и жену.
ПОГРАНИЧНЫЙ ВОЗРАСТ
Это случилось в незапамятные времена, когда между страной детей и временем взрослых проходила граница. Граница, как ей и положено, держалась на замке. Попробуй, сунься.
Но редко кто совался. Своих дел было по макушку. У взрослых - по взрослую макушку. У детей - соответственно.
Во взрослом времени ракеты запускались в космос, крейсеры спускались на воду. Перегораживались могучие реки и осваивались новые земли. Отмечались памятные даты и говорились речи. Называлось "юбилей". Обо всем, что делалось во взрослом времени - о ракетах, крейсерах, "юбилеях" и т. д. (см. выше) - желающие узнавали из газет.
О том, что делалось в стране детей, достоверных известий не сохранялось. Газеты там отсутствовали. И о важнейших событиях упоминалось вкратце - на заборе. А все, что требовалось сказать - говорилось двум-трем самым близким друзьям. И называлось это "секрет".
Но предполагалось, что во времени детей тоже не скучают...
В одном месте граница проходила прямо по двору жилого пятиэтажного дома. Во дворе, за границей жили Стасик и Рожков. В доме - взрослый Еремичев.
Взрослый Еремичев после работы, на которой он запускал ракеты, перегораживал реки и т. д. (см. выше), приходил домой и садился у окна посмотреть, что там, за границей делается.
За границей в этот день Стасик и Рожков катались на санках. Вернее, катался Рожков. А Стасик таскал его. Кряхтел и таскал. Кряхтел Стасик оттого, что Рожков был толстый, а дело происходило летом. Потаскай тут закряхтишь.
Взрослый Еремичев не одобрил такое катание. Во-первых: глупо. Во-вторых: уж больно противный скрежет по асфальту.
- Эй, - прокричал взрослый Еремичев, - пустяшным делом занимаетесь. Вы бы лучше как у нас: ракеты запускали, речи говорили и т. д. (см. выше).
С той стороны границы ничего не ответили. То ли не услышали из-за скрежета, то ли побоялись провокаций.
- Я говорю, - вновь зазвучал взрослый Еремичев, улучив момент, когда Стасик остановился перевести дух, - понапрасну силы расходуете. Смысл-то какой?
- А где же нам тогда трясучку взять? - ответил Стасик.
Пухленький Рожков ничего не ответил. Сидел в санках и неподвижно таращился перед собой.
- Бред какой-то, - пробормотал Еремичев. - Что еще за трясучка? прокричал он.
- А, - махнул рукой Стасик. - Скоро узнаете.
И точно. Не успел Еремичев поужинать, только взялся за чашку с горячим чаем, дом мелко затрясся. Затряслось и все содержимое дома... Чайная ложка лихо отплясывала в блюдце.
Еремичев подхватил лязгающую нижнюю челюсть и кинулся к окну.
- П-п-пре-кратите! - отправил он ноту протеста за границу.
Там, за границей, из канализационного люка, как танкисты после тяжелого боя, устало выбирались Стасик и Рожков.
Дом облегченно застыл.
- радиус действия слишком большой, - сказал Стасик, помогая неуклюжему Рожкову. - И налицо расфокусировка. Слабо поправить?
- Пять минут на санках, - отвечал Рожков.
- Хм... Пять минут, - покачал черной кучерявой головой Стасик. Думаешь так просто...
- А мне легко? - возразил Рожков.
- Ну ладно...
Заскрежетали полозья. Через пять минут смолкли.
- Эй, зачем вам эта штука? - крикнул Еремичев.
- Как зачем? - утирая пот со лба, ответил Стасик. - Вот ляжем, к примеру, мы под яблоню. Включим трясучку. И яблоки сами к нам попадают. Очень удобно.
- А при чем тут санки? - не отставал Еремичев.
- Я не знаю, - ответил Стасик. - Это вот все он, толстый. Когда его таскаешь на санках по асфальту, он чего-нибудь изобретает.
- А что он еще может изобрести кроме этой... дурацкой трясучки? настаивал Еремичев.
- Не знаю я, - ответил Стасик. - Все, наверное.
- Ну так уж и все, - насмешливо не поверил Еремичев.
- Не верите? - уточнил Стасик.
- Верю, не верю... Доказательства нужны, - сказал Еремичев, у которого во взрослом времени обещаниям и заверениям давно не верили. Доказательства.
- Хорошо, - начал горячиться Стасик. - Пожалуйста. Чего хотите?
Рожков безучастно молчал, будто происходящее его никак не касалось.
- Ну хорошо, - хитро прищурился Еремичев. - Коли вы считаете, что для вас там, за границей, проблем нет, изобретите мне... Ну, хоть бы... Сейчас!
