– Что значит – плохое воспитание… – начал было я, но Иржи оборвал меня, и довольно резко:

– Сами на досуге подумайте, зачем человеку зеркало и на что он его использует. А еще подумайте о том, что как только вам что-то не понравилось, вы очень сильно разозлились. Сразу, не выяснив, что происходит. Выслушали меня – и сделали ровно так, как я просил не делать. А теперь представьте, что Вежка полностью оживает и начинает вести себя точно так же. Как вы думаете, что может натворить дом, который сразу очень злится, если ему что-то не нравится. Особенно, тот дом, в котором в данный момент живете вы. Вы причинили ей боль раньше – и это ее спасло. Но также это спасло и вас. Проснулись бы в горящей постели, например. Или балка сорвалась бы прямо вам на голову.

– Но ведь вы знали, – сказал я с горечью. – Вы же знали, что я так и сделаю.

– Я знал, что вы сделаете одно из двух: либо напишете нарочно, либо не станете писать об этом и напишете что-то другое. Я не очень разбираюсь в людях, с домами мне проще. Но начатое нужно было непременно закончить, а тут был вариант беспроигрышный: если вы напишете нарочно, желая причинить боль, Вежка опомнится и перестанет хотеть быть похожей на вас. А если удержитесь и напишете что-то другое, то, значит, не так уж плохо ей будет походить на вас, она, если что, тоже сумеет удержаться. Самое-то главное уже шло полным ходом – она стала живая, веселая, какой давно не была. Настоящие чудеса тем и хороши, что просто злостью их не спугнешь. Себя из них выкинешь, что правда, то правда, но тут уж что поделаешь. Так что наше чудо от вас сбежало, как некрепкий сон, а при ней-то осталось, она и сейчас бродит где-то в городе, говорила, что хотела с Анежкой о перекрытиях поболтать.

– Анежка – это Анежский кластер? – уточнил я, чтобы сказать хоть что-нибудь.

В одном я оказался прав: меня действительно водили за нос. Использовали. Втянули в игру, не рассказали правил, барахтайся, как сможешь. Я по-прежнему злился, но как-то вяло. Ведь мог бы сейчас бегать по городу в компании мансарды и монастыря, а вместо это сижу и злюсь тут. И самолет уже через четыре часа.

Иржи кивнул.

Я хотел еще спросить, ну почему же он не сказал мне сразу, и даже набрал воздуха, а потом махнул рукой.

– Я пойду, – сказал я. – У меня скоро самолет. Вы, пожалуйста, передайте Вежке…

И запнулся. Что тут можно передать? Что мне очень жаль, что все так получилось? Вот так по-дурацки? Что я не дом, а человек, что я действительно был уверен, что меня разыгрывают, и если уж на то пошло, даже сейчас до конца в этом не разуверился.

– Сами ей напишите все, что хотите передать, – сказал пан Иржи почти сурово.

– Да, – сказал я. – Я сам. Спасибо. За все.

Он важно кивнул, я тоже отвесил придворный поклон, развернулся и пошел на Кармелитскую. Все это время вели, как овцу на поводке, но теперь-то я точно могу что-то сделать от себя. Раз уж все равно все получилось.

Я шел вверх по Нерудовой, облака расступились, я смотрел на дома и невероятную синеву, отраженную в десятках окон, намытых с лимоном и уксусом, и с каждым шагом на душе у меня становилось все легче и легче. Потом я купил столько роз, насколько хватило оставшихся денег, поднялся в мансарду, оставил их на столе, забрал чемодан и уехал в аэропорт.

Зубная фея была немного сладкоежкой, а потому костюм был ей маловат на размер-полтора. Зато на бархатном корсаже переливались синими огнями камешки, газовая юбка походила на пышное, расшитое облако, а диадема сверкала алмазами. И, конечно, крылышки. Крылышки были изумительные, слюдяные, стрекозиные, каждое утро Зубная фея мыла их не менее тщательно, чем лицо, уши и шею. Зубная фея была чистюля.

Стояла она редко, но всегда на одном и том же месте. В центре было полно «живых статуй», в последнее время в моду вошли Золотые и Серебряные люди, они особенно хорошо смотрелись парой. В хорошую погоду статуи приходили на площадь, на главную туристическую траншею, на вторую площадь перед бульваром, – но ее место было всегда свободно. Чуть в стороне от основного потока туристов, у старого колодца, закрытого огромной каменной плитой. Здесь Зубная фея с комфортом располагалась на своей блестящей складной лесенке, вооружалась фарфоровой зубной щеткой, ставила у лесенки керамическую чашку – и стояла по два, по три часа, пока чашка не набиралась доверху. Монетки так и сыпались в керамику, малышня норовила залезть на лесенку, а самых храбрых Зубная фея сажала себе на колени и говорила: «Ну-ка, улыбнись! Ага, уже скоро. Не забудь положить его под подушку, и не засовывай слишком глубоко, ужасно не люблю шарить в темноте».

Очередное воскресенье выдалось теплым и солнечным, но на дворе стоял ноябрь месяц, Зубная фея долго собиралась и раскачивалась, так что вышла к своему колодцу сильно после полудня. И даже выругалась с досады: на ее месте стоял конкурент.

Золотоволосый, в белой ночной рубашке с оборочками, босой Ангел. Ноги у него явно зябли, он стоял на картонке и время от времени переминался с ноги на ногу. Он с глупой улыбкой что-то ворковал подбегающему ребенку, приседал перед ним, кивал в объектив родителям, потом долго махал ребенку вслед – и тут же поворачивался к следующему. Крылья у него были совсем небольшие, зато из настоящих перьев. Но лучшей деталью костюма был, конечно, нимб. Во-первых, было совсем не видно, каким образом он крепится над головой. А во-вторых, он светился. Это было почти незаметно среди бела дня, и все же некое золотистое свечение исходило от тонкого обода, парящего над кудрявой шевелюрой. Перед Ангелом стояла деревянная миска, почти полная тяжелых, весомых монеток и некрупных бумажных купюр. Зубная фея стояла поодаль еще минут десять, притопывая ножкой в бальной туфельке и дожидаясь бреши в потоке детей. И когда она подошла, тон у нее был не самый дружелюбный.

– Это мое место, – сказала Зубная фея. – Откуда ты здесь взялся?

Ангел посмотрел на нее и улыбнулся одновременно лучезарно и растерянно. Нимб мягко светился, как ночник в детской, и фея тоже почувствовала себя лучезарно и растерянно. И чтобы не терять боевой настрой, она немедленно пересчитала все зубы в ангельской улыбке. Тридцать два, без малейшего изъяна.

– Это мое место, – повторила она. – Нечего мне тут улыбаться и сверкать… нимбом. – Она сняла пальто, высвободив облака голубого газа и расправила примятые крылышки. – Тебе – забава, а мне работать надо. Хочешь развлекаться – поищи свободный участок.

– Я бы с радостью, – ответил Ангел. – Но больше меня нигде не видно.

– Это как? – изумилась фея.

– Это единственное место в городе, где меня видят люди, – пояснил Ангел с соответствующим терпением. – А мне обязательно надо набрать мелочи. Мой человек потерял сегодня кошелек. Вернее… – Ангел замялся.

– Вернее, его кто-то вытащил, – с удовольствием заметила Зубная фея.

– Я не видел, – уклончиво ответил Ангел. – Но там были последние деньги в доме, а гонорар ему опять задерживают. Он у меня немного рассеянный, – пояснил Ангел и быстро добавил: – Но очень, очень хороший.

Он слез со своей картонки, быстро перетащил ее ближе к краю колодца и предложил:

– Вставай рядом. Я скоро закончу, у меня уже почти пятьсот крон. Люди очень добры сегодня. Даже вот картонку мне принесли и велели стоять только на ней.

Зубная фея покосилась на его босые ноги. С ее точки зрения, такое было слишком даже для «живой статуи», но зеваки, видимо, воспринимали это как часть костюма или вовсе не замечали. Она пожала плечами и принялась расставлять свою стремянку. Ангел с интересом смотрел на ее приготовления.

– А зачем тебе стремянка? – спросил он.

– А как я, по-твоему, на двухъярусные кровати залезаю? – отозвалась она. – Думаешь, эти крылья поднимут такую корову? – Она взмахнула слюдяными крылышками, подпрыгнула, как неловкая балерина, и грузно приземлилась на мостовую.

– Ты совсем не корова, – быстро сказал Ангел. – И выглядишь как настоящая фея. Смотри, к тебе дети бегут.