Понаблюдав за девочкой несколько дней и убедившись в том, что с ее школьным облачением и волосами на моих глазах происходит настоящее чудо, а не ловкий фокус, я решила знакомиться. И на перемене сказала:

– Меня зовут Арина. А тебя как? Напомни.

Она ответила важно, даже высокомерно:

– Наталия. С «и», слышишь? И никак иначе.

– Слышу, – ответила я. – Запомнить легко: «На, талия, еще кусочек, шире будешь».

Нет, конечно, мама мне уже втолковала: «Современные родители не могут перекармливать детей. Это все равно что прикуривать им сигареты или наливать алкоголь. Так что у твоих ровесников с избыточным весом, скорее всего, эндокринные нарушения. Не смотри на меня то ли испуганно, то ли лукаво, когда не понимаешь, о чем я. У них проблемы с обменом веществ: они едят не слишком много, но толстеют. С возрастом это проходит. Дразнить их не только жестоко, но и глупо». Я впечатлилась словом «эндокринные» и была с мамой согласна. Однако новенькая говорила слишком заносчивым тоном. И это про собственное имя. Как же она обо всем остальном разговаривает? И может ли просто болтать? От растерянности у меня и вырвалось про ширину талии. Со мной до сих пор бывает, это мгновенная реакция на человеческую речь, а не на самих людей. Приходится объясняться или извиняться.

Тогда я к подвигам покаяния готова не была. И наше знакомство могло закончиться обменом банальными репликами: «Дура!» – «Сама такая!» Но несуразная толстушка… рассмеялась. Да так простодушно, так громко. Потом нахмурилась, но сообразила, что оскорбляться уже поздно, и удивила меня еще сильнее, разрешив:

– Ладно, зови, как хочешь. Ты смешная.

– На Наташу согласна?

– Согласна.

– Тебе после уроков в какую сторону?

– В твою. Мы в соседний дом переехали, я тебя уже сто раз во дворе видела.

– Из окна?

Вот тут она смутилась и потупилась.

– Просто всех, кто хоть раз шел мимо, я запоминаю. Отличная зрительная память. И на слуховую тоже не жалуюсь, – быстро сказала я.

– А-а-а, – протянула она с облегчением. – Мне показалось, ты опять намекаешь…

– На что, Наташ?

– На полноту. Я стараюсь первая к девчонкам не подходить, чтобы не расстраиваться. А то многие сразу начинают обзываться.

– Умственно отсталые, что поделаешь.

– Ну, какая же ты смешная, Ариша, – опять развеселилась она.

«Ты тоже такая забавная, что дальше некуда», – подумала я.

С тех пор и смешим, и забавляем друг друга, как можем. Кстати, к девятому классу она выросла до ста шестидесяти сантиметров и носила сорок восьмой размер. А в одиннадцатый пришла с ростом сто семьдесят и сорок шестым размером. Справилась с жиром без диет, моя мама оказалась права, как всегда. Я несколько лет уговаривала Наташку похудеть до нижней границы сорок четвертого.

– Зачем? – спрашивала подруга.

– Гламурной будешь, короткий топ с джинсами наденешь, – легкомысленно отвечала я.

– Предпочитаю быть здоровой.

– Слушай, Наташ, все-таки даже старый французский подход – рост в сантиметрах минус сто десять – это сорок четвертый размер. А парижанки во все времена стремились быть не истощенными, просто изящными. И на здоровье не жаловались. Ну, похудеешь?

– Легко, Ариш. Только удержать вес не смогу. Чашка кофе на завтрак, яблоко на обед, сто пятьдесят граммов вареной рыбы, маленький помидор и зеленый салатный лист на ужин? Лучше смерть.

Меня скудость и однообразие меню не напрягает, поэтому я питаюсь так, как ехидно описала Наташка, каждый день. А она ест все, что хочет, пять дней в неделю, в воскресенье голодает, в понедельник выходит из голодания литром овощного сока. Но вес держит. И я ее за это уважаю. Потому что легче запретить себе жрать и быть совсем худой, чем за годы и годы ни разу не перейти из размера M в размер L. Сколько нас оттуда не вернулось, страшно представить.

Наташка считает свое нормальное телосложение моей заслугой. Если бы не я, дескать, она не начала бы мотаться по городу пешком и бегать за троллейбусами. Вряд ли кто-нибудь другой на ее жалобную мольбу зайти в кафешку ответил: «Дома поедим, нам еще в три места надо успеть» – и бессердечно поволок к метро. В итоге она так выматывалась, что сил открыть холодильник уже не оставалось. И сделала открытие – без перекусов можно жить не менее интересно и насыщенно, чем с ними. Вот и похудела. Мне впору было гордиться собой. Но я делала это не для ее фигуры, просто давала волю собственному темпераменту, поэтому меня украшала и до сих пор украшает скромность.

Иногда за бутылкой сухого белого мы с ней начинаем умиляться тому, что дружим уже двадцать пять лет. Потрясающе, но красное вино никогда не открывает эту тему. Под него мы только сплетничаем.

– Да, помнишь у Блока: «Живи еще хоть четверть века, все будет так, исхода нет»? Четверть века – огромный срок. Дальше и заглядывать бесполезно. Да, Ариша?

– Да, Наташа. «Ночь, улица, фонарь, аптека…»

И мы вслух хором читаем сначала Блока, потом Бродского. И дальше всех подряд, одна начинает, что в голову взбрело, другая подхватывает. Для нас обеих это и есть наша дружба. И еще мы очень ценим, что помним друг друга в те времена, когда то орали, то шептали стихи потрезву. У одной душа запросила, вторая сразу настроилась, и полилось.

Но в этот раз Наташке было явно не до развлечений. Я проворчала:

– Что у тебя стряслось? Горишь, тонешь? До вечера не можешь потерпеть? Стою тут с пеной зубной пасты на губах, в зеркало смотреть жутко…

– А мне жить невмоготу, – тихо проскулила она. – Я с ума сошла…

Мне хотелось досадливо крикнуть, что пить надо меньше, тем более с утра. Но, во-первых, подруга спиртным не злоупотребляет. Честно говоря, и употребляет-то нечасто. Во-вторых, связь прервалась. И мне показалось, что смартфон у Наташки отобрали. А она цепкая, с сильными, натренированными в музыкальной школе пальцами, из которых вырвать что-нибудь очень трудно. Я еще не успела испугаться. Быстро перезвонила.

– Ариша, – безвольно выдохнула она.

– Ты дома?

– Да…

И снова отключилась. На сей раз никаких подозрительных звуков не слышалось, но чувство тревоги уже ошпарило изнутри. Зубная щетка полетела мимо стакана. А я ринулась одеваться. Такси решила не вызывать: шесть минут до метро, двадцать в нем, четыре от него до дома Наташки. Какая машина сравнится со мной, когда я несусь к подруге знакомой дорогой. И кто в Москве будет связываться с любым транспортом на колесах, если до цели – полчаса.

Наташка говорила, что свихнулась. Ничего хорошего это не сулило. Однажды ее бросил парень с работы. Причем сделал это хамски: утром в толпе дожидавшихся лифта коллег внятно сказал, что ошибся в ней и уже нашел другую любовь. Коростылева молча поднялась на девятый этаж, переобулась у себя и зашла к нему в офис. Свидетели объяснения напряглись за компьютерами, и не зря. Минут десять по комнате летали бумага и другие расходные материалы, любовник вытерпел несколько оплеух и услышал множество новых оценок своих интимных пристрастий. Угомонилась оскорбленная женщина так же неожиданно, как и взбесилась.

– Зачем дебоширить в офисе? Ты в своем уме? – воскликнула я, когда она рассказала мне о происшествии.

– Если ты думаешь, что я буянила в состоянии аффекта, то ошибаешься. Унижение должно быть заслуженным и публичным, иначе это не работает.

– А если бы он тебе один на один сказал о разрыве? – не унималась я.

– Один на один и получил бы по морде, – спокойно ответила Наташка. – Тебя история Катьки со сволочной бабкой ничему не научила? Вспомни, Ариша.

Было дело. Наша подруга Екатерина, дочь двух профессоров, жена доктора наук и сама кандидат, год вежливо и настоятельно просила соседку не обзывать сына дебилом, идиотом, недомерком, уродом и пропащим хулиганом. Обещала бесплатную консультацию хорошего психолога, если у дамы возникают приступы ярости при виде ее ребенка. Мальчик умный, воспитанный, во дворе контактирует с ровесниками из приличных семей: мы с Наташкой с ним общаемся и точно это знаем. Но старуха ненавидела его тем сильнее, чем чаще и растеряннее мать пыталась доказать ей, что она обижает ангелочка, который изучает английский, китайский и углубленно физику с математикой. И поносила его исступленно и громко, стоило только увидеть.