Чёрт, она так хороша, что из неё хочется лепить фигурки, выгибая очертания намокшего тела под разные совершенные формы, сменяя одну за другой. Её горячее дыхание кажется единственным воздухом в комнате, и он жадно глотает его, вонзая липкие пальцы в пушистые локоны, ритмично сжимая и разжимая их. Он немного отстраняется от лица, желая, чтобы Гермиона смотрела ему в глаза, и улавливает её взор своим вожделеющим, не отпуская из власти очарования своего белого мерцания. Ей приходится больно сглатывать и рассыпаться вновь и вновь на тысячи мелких осколков, которые Том каждый раз постоянно собирает в той конструкции, которой ему хочется, превращаясь в образ дьявола, не выпускающего её из неукротимой истомы, ведь ей уже хотелось сдаться.

Он тешит её озорными и насмешливыми улыбками, дразнит губами и заставляет всё тело напрячься натянутой струной, с которой вскоре должен сорваться последний звон. Его движения немного замедляются и превращаются в проникновенные удары, от которых у Гермионы сбивается дыхание, а бёдра до боли начинают сжимать его тело, ввергая ту в ещё большую агонию, в которой она непрерывно судорожно кричит и задыхается, царапая кожу на его плечах до крови. Том резко вонзается зубами ей в губу и с силой кусает в ответ на свою боль, а после исступлённо запрокидывает голову, снова улавливая чёрный ошеломлённый взгляд, в котором огоньками пляшут его дикие белоснежные зрачки. Её глаза заполняются слезами, вызывая некоторое недоумение, а губы искривляются в странной улыбке, с которых вырываются смешки, после чего Том чувствует, как её мокрые стенки так сильно сужаются от набухания, что становится невыносимо горячо, как в аду, и в следующую секунду ощущает слишком много влаги, которая беспрепятственно вытекает наружу, а всё тело Гермионы поддаётся необычной конвульсии. Она томно закатывает глаза, и Том тут же обхватывает её губы, чтобы поймать самый сладкий и заключительный в её партии стон, так тонко и протяжно звучащий, словно это самая последняя высокая нота, после которой порвётся струна. Он чувствует невозможный жар, закусив губу, кончает вслед за ней и вытаскивает из последних сил мерцание с дрожащих губ, глухо вздыхая и поддаваясь собственной дрожи.

Комната сгущается мраком, и Том, опуская веки, тонет в обволакивающем бархатном тепле магии и насквозь пронизывающих его волнах непередаваемого экстаза, погружаясь в плавную трясину умопомрачения. Он издаёт приглушённый стон, расслабляется и открывает глаза, чтобы посмотреть на Гермиону и уличить в ней обожание, на что та, словно почувствовав это, приоткрывает веки, смотрит на него из-под полуопущенных ресниц, с которых соскользнули слезинки, и продолжает сдавливать мокрую кожу на его груди, словно не зная, как расцепить пальцы. Она подрагивает губами, и в этот момент Том касается их пальцем, смахивая проступивший пот, после чего нежно целует в уголок рта, медленно спускается к шее, совершив последний толчок, и выходит из неё, перекатываясь набок, сбрасывая с себя женские бедра и ладони.

Они впервые так долго молчат, нарушая тишину сбивчивым дыханием, не имея ни одной мысли в голове, и лишь спустя несколько минут Том возвышается над Гермионой и меркнущими огоньками смотрит на неё. Даже не шелохнувшись, она лишь переводит взгляд на него в ответ, и его пальцы машинально тянутся к обнажённому телу и берутся проводить беспорядочные линии на влажной коже, после чего та, наконец, приходит в движение, приподнимается и смело заглядывает ему в лицо, оказавшееся перед ней буквально в паре дюймов. Она осторожно прикасается к его груди, повторяет узор ссадин от её ногтей, уводит пальцы к линии шеи и тянется к тонким губам, которые мгновенно расплываются в озорной улыбке. Ток за спиной снова начинает шуметь, стремительно набирая амплитуду ударов, и Том с усмешкой выдыхает ей в губы:

— Тебе мало?

— Нет, — хрипло отзывается она, качая головой, едва касаясь губами его губ, затем томно с восхищением шепчет: — Просто ты… ты слишком невозможен.

Её глаза лихорадочно блестят и внимательно вглядываются в него, словно пытаются запомнить каждую чёрточку на его лице — вычертить в памяти, выжечь в сердце и сохранить как самое яркое воспоминание, которое она пронесёт сквозь время, где шанс увидеть его таким откровенным, погружаясь в его сумасшедшую красоту и растворяясь в ней, будет близок к нулю.

Том трясёт беспорядочно уложенными кудрями, чувствуя исступление от бесспорного обожания, и показывает блуждающую улыбку, которой прижимается к мягким губам Гермионы.

========== Глава 27. Прежде, чем мы проиграем (1) ==========

Том досконально изучил во всех пергаментах с предыдущими историями жизни момент, где Гермиона, Поттер и Уизли отправились в банк гоблинов, чтобы украсть чашу, и его внимание привлекло то, что первая преображалась в Лестрейндж, которая должна была потребовать провести её к сейфу. С ней же была палочка Беллатрисы, которой в этой петле не оказалось. Будет ли это проблемой? Более того, рядом с ними не было гоблина, который согласился провести ребят к сейфу, а это значит, что нужно было обдумать с точностью до мелочей, как им без посторонней помощи пробраться вглубь банка.

В поместье Малфоев почему-то всё произошло не так, как должно быть. Ночью Гермиона рассказала, о чём они разговаривали с Поттером на кухне. Гоблин, Лавгуд и Олливандер были перемещены домовым эльфом в неизвестное, но безопасное место, и даже Поттер не знал об их дальнейшей судьбе. Они обсудили возможность взлома сейфа Лестрейнджей, но это действительно показалось им невозможным, и тогда на протяжении недели Том, имея все сведения о банке, начал продумывать операцию.

Но прежде, буквально на следующее утро после потрясений в доме Малфоев, Поттер постучался к Гермионе с новостью, попросив выйти для её обсуждения на кухню.

— Он нашёл её, — серьёзно произнёс он, наблюдая, как Гермиона разливает кипяток в чашки.

— О чём ты? — нахмурилась та, поставив чайник, присев за стол и пододвинув к себе чашку, от которой исходил густой пар.

— Он нашёл Бузинную палочку, — пояснил Поттер. — Она принадлежала Дамблдору. Это… это непобедимая палочка, Гермиона, и она у него.

Повисла тишина, в которой та поджала под себя ногу и посмотрела в сторону Тома, который облокотился на столешницу и ловил каждое слово, находясь под чарами невидимости.

— Не думаю, что она будет слушаться его, — наконец отозвалась Гермиона, словно прочитав мысли Тома. — Он же не выиграл её в честном поединке.

— А чтобы палочка слушалась, нужно победить её владельца? — задумчиво поинтересовался Гарри после того, как глотнул чай.

— Да, я читала об этом. Если победить владельца палочки в честном поединке, то она меняет свою преданность. Кстати, у кого ты отобрал палочки?

— Одна из них точно принадлежала Малфою, а другая даже не знаю. Кажется, его матери.

— Слабоватые у них палочки, — задумчиво отозвалась Гермиона, достав ту, что была короче и которую она себе уже присвоила. — И непослушные.

— Гермиона, если следовать твоим словам, что палочки могут менять владельцев, то значит палочка Дамблдора должна была признать нового владельца в Драко Малфое — это он обезоружил Дамблдора тогда, на башне.

— И что нам это даёт?

— Ну… — Поттер опустил глаза на стол и продолжил что-то соображать, затем медленно произнёс: — Палочка Малфоя оказалась у меня в руках, значит я её… отобрал?

— Гарри, забудь о Дарах смерти, — вздохнула Гермиона, покачав головой, выражая полную незаинтересованность в разговоре. — Наша задача найти и уничтожить крестражи. Не пойдешь же ты к Сам-Знаешь-Кому отбирать палочку, верно? Лучше подумай, как нам пробраться в сейф Лестрейндж.

С тех пор Поттер больше не заводил разговор о Дарах, а Том пришёл к ясному осознанию того, что известный ему из пергаментов сюжет стал слишком разниться из-за того, что не совпадала одна-единственная деталь: с ними не было Уизли. Более того, размышления Поттера о владельцах палочек были очень интересными и наводили на невероятную мысль, которую Том пока не торопился высказывать Гермионе вслух.