Поздравляю тебя с Днем Рождения, Беллатриса. Улыбайся чаще и будь счастливой.
Твои друзья Ник и Элли Броуди.
P.S. Ха-ха-ха потом будем вместе критиковать. И еще в пятницу исполним одно из твоих желаний — попьем чая в гостиной вместо урока Слизнорта! Скорее бы. Можешь и свою сестру позвать с ней весело ха-ха-ха. Но мне одному кажется, что она не придет?
Под этим весьма скромным, но все-таки приятным поздравлением была нарисована небольшая, но очень веселая картинка: пятеро ребят бросали печенье в стену гостиной Слизерина на меткость и их веселый смех, кажется, слышался из прошлого даже здесь, в холодном, мрачном Азкабане, где вообще никто, никогда и ни над чем не смеется.
Беллатриса скорее закрыла этот рисунок и прочитала на первой страничке книги название и автора этого романа:
Шарлотта Эйр — «Джейн Бронте»
По правде говоря, Беллатриса читала эту книгу ни один раз еще тогда в школьные годы. Но после того, как их дружба с Ником была прервана Друэллой, матерью Беллатрисы, эта книга бесследно исчезла и Белла невольно позабыла о ней. Она думала, что мать украла книгу и сожгла ее в камине как подарок того, чья семья была так ей ненавистна, но оказывается все эти годы эту книгу хранила Нарцисса. Беллатриса приняла это как попытку искупления. Ведь именно она тогда рассказала матери, что Белла дружит с полукровкой.
Книга ей эта страшно понравилась, и она от всей души поблагодарила своего друга за подарок. Много дней она провела за чтением, увлеченно погружаясь в жизненные искания сиротки Джейн Бронте, которая, проучившись в Хогвартсе, а после несколько лет обучая там детей травологии, отправилась путешествовать по миру и даже вышла замуж за загадочного путешественника, у которого в доме были не только артефакты из разных стран, но и сумасшедшая, бывшая жена.
С небес закапал мелкий дождик, но Беллатриса не замечала, погрузившись в мысли далекие от тюрьмы, как капли намочили страницы и как чернильные строки поздравления с пятнадцатилетием растеклись по странице, оставив после себя лишь яркое пятно.
Завернув книжку в один из кусков пергамента, Беллатриса спрятала ее в коробку на самое дно, зная, что прочитать ее никогда больше не сможет, ибо с каждой строчкой воображение будет ей являть вовсе не сцены повествования.
Родольфус Лестрейндж ковырял ногтем стену под решеткой, закрывающей окошко без стекла. Гудел ветер, Дементоры вальсировали с ветром под открытым небом, над бушующим черным морем. Градины дробили кривые скалы, о которые ударялись буйные, как чья-то неспокойная, печальная душа волны.
Беллатриса смотрела на мужа безо всякого интереса. Это все из-за привычки изучать ту стену, на которой она помечала дни, проведенные в тюрьме. Теперь эту стену закрыла костлявая спина супруга и его грязная постель, над которой висели цепи и не было видно результата ее труда, старательного вычерчивания символов на стене. На спину Родольфуса была натянута мешковатая мантия, в которой он еще много лет назад ходил на работу в Министерство Магии. Ничто в ней не напоминало прежние времена, кроме разве что погнувшегося серебренного бейджа, на котором мерцали потускневшие инициалы его имени и должность. В профиль было видно то, как дрожали его засохшие, бледные губы, то, как из сломанного носа сочилась засыхавшая на подбородке кровь. Ногтем он ковырял стену, оставляя на ней грязные следы. Одной рукой он ковырял стену, а другой почесывал проплешину, где когда-то росли ровно стриженные медные волосы, которые седина скорее благородно украшала, чем портила.
Казалось бы, в такой ситуации стоит поговорить. Ведь они не видели друг друга столько лет, пережили столько горестей порознь и все ради преданности одному и тому же человеку. Но именно тут, в Азкабане проявлялась та истинная сущность клятв, которые они друг другу давали перед алтарем еще тогда давно.
Беллатриса помнила, что тот день был таким же дождливым, как каждое мгновение в Азкабане. Дело было глубокой осенью, в жуткой спешке, в холода, которые заставляли с неба падать мокрый снег. Конечно никакого празднования в саду, конечно же никаких красивых, легких платьев и благоухающих цветов везде и всюду. Какое там, если даже ее фату сорвало с головы, когда она шла к поместью Лестрейнджей под зонтом. До сих пор она помнила, как взмахивая белая ткань взмыла выше крыши, а она в этот день больше всего боялась наступления поздней ночи.
Тугое молчание напрягало ее, но она не могла ничего сделать. И за это ненавидела супруга еще больше, ибо если бы его не было в этой клетке вместе с ней, то расписания ее дня было бы привычным. Она смогла бы залезть на спинку своей койки и посмотреть на море, поцарапать стену, потрясти решетку камеры. Да просто переодеться, ведь новое платье, которая она получила от сестры, лежало у нее на коленях вместе с мантией, а вкусные булочки и кусочки мяса так соблазнительно пахли, что у нее кружилась голова от голода.
Она хотела попросить его, чтобы тот отвернулся к стенке и не поглядывал на нее косо, словно жажда сожрать все содержимое ее коробки, но отчего-то именно в тюрьме Беллу взял за горло мнимый страх перед угрюмостью супруга, которую она никогда в нем не замечала. Он был педантичен, он был пунктуален и равнодушен, стерег порядок пуще собственной жизни и был всегда против нее, но в тюрьме его словно подменили на грязного бродягу, который лелеял лишь только именную табличку с уважаемого им Министерства Магии… от почтенного старика Лестрейнджа остался лишь поржавевший бейдж.
С ее языка сорвалось какое-то невразумительное кряканье, обращенное к Родольфусу. Тот обернулся к ней, смотря на нее с равнодушием, которое пеленой закрывало слабенькое удивление в его воспаленных, сонных глазах.
-Отвернись, пожалуйста, к стенке… ненадолго.
Беллатриса не узнала свой собственный голос. Он огрубел так, будто все эти годы она провела в ежечасном курении. В таком голосе не могло звучать никакой надежды…
Лестрейндж бросил неясный взгляд на ее ладони с сжатой одеждой, накрывшись одеялом и из-за своей катастрофической худобы словно тень слился со стеной.
Беллатриса расстегнула собственное платье и мантию и осторожно сняла их с себя, все смотря на супруга, чтобы тот резко не обернулся. Грязные тряпки, которые на ее худых, острых коленях лежали с новыми нарядами она не снимала с тех самых пор как прибыла в тюрьму. Она как будто срезала с себя скальп, прогнившая ткань в особо потливых местах даже прилипла к ее телу. Кости выпирали везде, где только можно, живот провалился, оставив уродливую лунку из выглядывающих тазобедренных костей, которые до тюрьмы она даже никогда не видела в своем теле. Из плеч торчали словно погоны круглые кости, ключицы, кажется, вот-вот были готовы порвать кожу на ее груди. Ее пальцы, словно спички на концах уродовались коричневыми синяками под ногтями. Но хуже всего был странный гной, который пах мертвечиной. Пах, как те люди, которых она убивала и с которыми проводила в одном помещении некоторое время по тем или иным причинами. Ей было настолько противно от самой себя, что она заткнула рот. Как ей хотелось снять эту вонючую оболочку как старую одежду! Как жаль, что Нарцисса не могла прислать ей новую кожу… новую себя. Которая сможет сбежать отсюда.
Она не могла поверить что это она, ее собственное тело было для нее чужим и она поскорее накрыла его новой, свежей одеждой, которая при всей своей красоте висела на ней мешком. Как бы не ужасалась ее сестра, слушая рассказы о тюремной жизни она не могла предположить насколько тут все действительно так.
Желтая кожа скрылась под теплым слоем ткани, но от этого ей не стало легче. Новое платье свисало с нее, а мантия падала с плеч. Ей пришлось рвать свою старую одежду на лоскутки, чтобы подпоясать новую. И от этого худой скелет в новой одежде выглядел еще абсурднее.
С нового лилового платья свисали клочья грязной ткани, а из новых чистых ботинок торчали куски рваной ткани, которые лежали там для того, чтобы ботинки не падали с ее костлявых ног. Самое лучшее, что можно было сказать про нее так это то, что она мастерски изображала огородное чучело к Хэллоуину. Слишком даже натурально.
