и ветер сжат
в моих руках.
(Алик Ривин)
Я одиночества такого никогда... я одиночества такого никому...
(Бахыт Кенжеев)
Он полюбил ее сразу, как только увидел, когда она прибыла к ним в часть после курсов радистов в конце войны (до этих курсов она служила в таком же, как и его по роду службы, батальоне, БАО, в 52-м) - 3 марта 1945 года в городок Кунмадараш в Венгрии. Ей было 19 лет, и он навсегда запомнил этот момент - как она появилась и какая была.
А ей в то время нравился один паренек из летного полка, и она ему нравилась, но оба они были до того стеснительными, что никакой любви у них не выходило...
(Летный же полк, где служил этот парень, сейчас как раз прилетел именно сюда, на их аэродром, на обслуживание 262 БАО. Вот так, будто специально, - и она прибыла на этот аэродром и парень, которого она любила!)
Отец знал об этой любви и помогал, чем мог. Он, например, помог матери навестить того парня в Брно, в госпитале, куда тот попал, так как сломал ногу, играя в футбол с чехами.
После демобилизации отец уехал в Ташкент к дяде, а мать в Москву, где жила со своей матерью и сестрой и училась в первом мединституте.
Отец тоже учился в мединституте, но в Ташкенте, он был на курс младше, так как демобилизовался позднее - всего он прослужил вместе с действительной 7 лет. Он был старше матери на два года.
Его ташкентский дядя, у которого отец жил, хотел женить его на своей дочери, то есть на двоюродной сестре отца, но он не женился, так как любил мать.
Он расстался с дядей и перешел в общежитие.
Я люблю тебя в дальнем вагоне,
В желтом комнатном нимбе огня.
Словно танец и словно погоня,
Ты летишь по ночам сквозь меня.
":"
Я тебя не забуду за то, что
Есть на свете театры, дожди,
Память, музыка, дальняя почта...
И за все, что еще. Впереди.
(П.Антокольский)
Он учился и работал. Работал в лаборатории, на кафедре биологии у профессора, который создал свою теорию рака и проводил испытания на кроликах.
Конечно, алфавит мужу не исчерпывал всех ее любимых изречений - ведь их было сотни! Они были записаны в 17-ти больших толстых блокнотах в алфавитном порядке.
А началось все просто со слов. В какой-то момент ей вдруг захотелось не просто читать орфографические словари, что было делом давним, а, читая, выбирать и выписывать из них свои. Что за "свои"? Ну... Это же понятно. Вот, например... да любой пример, на любую букву! Ну вот, на букву "В".
Все-таки, вагранка, вариант, василек, вбегать, вдовушка, виноградная кисть, ведьмач, вдруг, ведь, вековуха, веснянка, волглый, вьюжить, вздох, взблеск, вертикаль, вербочка, венчальный, волторн, воробушек, воск, всполох, вьюшка, вяз, вьюнки, вякать, вешка, верблюжий, венгерец, ветка...
На " К":
Клоун, календарь, клен, канатоходец, кинуться, кларнет черешневый, коростель, ковшик, комелек, комочек, кондуктор, коняга, королевна, колчедан лучистый, крик, крокус, крылечко, купава, котелок...
На "Н":
Невозвратно, нефрит, новогодний, "неизбежные глаза", нет, няня, несказанный, непреложно... Хватит! Смешно.
Это же почти все слова можно переписать!
Тут и само слово, просто само по себе, название, могло быть бесконечно красивым, когда смысл его, содержание, не имело значения. Ах, опять нужны примеры?..
Ну вот, ну вот хотя бы "крокус". Что за цветок этот крокус, она не знала, так как не видела его, а, может, видела, да не знала, что это он, а вот слово, само слово какое!! Или, например, "волглый". Здесь как бы наоборот. Ну что хорошего быть, скажем, волглым или иметь, например, волглое белье?.. А слово красивое.
"Иное название еще драгоценнее самой вещи", - говорил Гоголь.
Конечно, очень часто "название" и "вещь" совпадали. Например, "разнотравье", "вальс"...
Слово часто дорого тебе по какой-нибудь ассоциации, как особый условный знак, твой знак, память о чем-нибудь...
Для нее одним из таких было как раз слово "волглый" - частый эпитет у Тушновой, поэтический, о многом говорящий, или, например, "ветка", "клоун", "канатоходец"... Ее слова. Да мало ли...
О словах можно диссертацию написать...
Все! Достаточно, что у нее есть блокноты с этими любимыми, дорогими ей словами.
Хватит!
В алфавите, подаренным ею одной из подруг, было такое посвящение:
Я антологию из слов,
Их сочетаний, изречений,
Стихов, отрывков из стихов
Вам отправляю со значеньем.
Да-да, я отправляю все
Вам со значеньем, а не просто,
Чтоб вспомнить все,
Что было в прошлом
Прекрасного,
И что возможно
При помощи все тех же слов
Прекрасное сейчас
Во всем!
Меджду прочим, антология означает "собрание цветов" по-гречески...
8. РАБАТ
Старшая дочь писала им все три месяца часто и много. Она почти каждый день ездила в Москву из Орехово-Зуево, где были ее курсы усовершенствования, и в электричке - 2 часа! - писала.
Она знала, что не сможет удержать в памяти все детали теперешней своей жизни в их свежести, чтобы рассказать о них дома и, в конце концов, все забудется. А она столько интересного увидела и узнала, что ни за что не хотела, чтобы хоть что-нибудь из этого пропало, чтобы ее родные не смогли бы всего узнать и были бы здесь обделены.
Кроме того, она была очень эмоциональной и должна была сразу же реагировать. Она и реагировала: плохо спала, часто плакала, ну и писала...
И еще: письма эти были как бы планами для ее будущих рассказов, определенными конспектами, поэтому писала она по возможности подробно и просила хранить письма, так как по приезде будет рассказывать по ним ведь письма все равно не заменят рассказа и, как говорила Юлька, - "в лицах". (О... это была их семейная манера - в лицах! И Юлька, говоря так, переживала, зная, что и она попадется в живых этих картинках, особенно выговором - она своеобразно картавила.)
Одно из писем содержало как бы детальный отчет о помещении материнских мест. И это было п исьм о, не "определенный конспект", и письмо особое.
"17 окт. 83 г., Москва.
Дорогая мамочка!
Сегодня воскресенье, и я специально посвятила его походу по твоим местам, и вся изревелась!
Ездили с Лялей и Сашей на их машине.
Какие они чудесные люди!
Машину чаще вела Ляля, а Саша везде выходил со мной и фотографировал для тебя дома и улицы.
Мамуся! Я передать тебе не могу своего состояния, не могу передать, что со мной.
Реву и реву, уже и Лялю с Сашей перестала стесняться, да и Ляля сама часто со мной плачет.
Но ты, пожалуйста, не думай, что я хоть капельку жалею, что хожу здесь по всем этим местам, я же не представляю иного. Ты ведь знаешь, что я всегда приходила сюда, когда бывала в Москве, просто в этот раз я здесь целых три месяца и, как никогда, все-все детально рассматриваю и вся буквально Москвой пропитана, а, значит, - тобой! Твоим детством, и юностью, и тем, что после войны, т.е.
институтом, вашим житьем-бытьем с бабушкой, тетей Яной и папой и, между прочим, целым годом моей жизни! Ну а потом - дед. Его жизнь до ареста и после, до смерти... Все вообще о нем... Это же здесь на каждом шагу! Например, кругом продают гвоздику - любимые его цветы (а какие цветы были нелюбимыми??), и вот - дед!!
Да что говорить! Через неделю уже десятилетие со дня его смерти, де-ся-ти-ле-ти-е! А кажется: ведь только что с ним обо всем на свете говорили, он был у нас, а потом мы еще целый год говорили с ним по телефону! Нет, невозможно"...
Невозможно...
... Но ведь это же было!
Я могла потрогать тебя рукою,
Я могла услышать твой голос,
Я могла дышать запахом твоей папиросы,
Я могла переждать треск в телефонной трубке
И - после кашля и
сквозь него: "А-а-а!..Это ты-ы!.."
"Конечно, твоя операция, - тоже осень, оранжевые листья., Да, действительно, операция все и решила: эту твою невозможность быть сейчас в Москве... И я все время ощущаю, что я - вместо тебя, т.е. я вся на взводе!
