В глазах Саши мерцающими бликами мелькнула паника. Девушка шевелила губами, и он предположил, что это – попытка сказать «помогите», но услышал:

– Прекрати…

После того, как человек каким-то чудом перерезал себе горло, счет идет на секунды. Шанс спасения самоубийцы – невероятно мал, при условии, что порез достаточно силен и сделан правильно, что бывает редко. Увы, гостья постаралась на совесть и, скорее всего, заранее тренировалась.

Кристиан вытащил с полки кухонного шкафа довольно большой, металлический чемоданчик аптечки и закатал рукава. Он собирался задержать кровотечение и убедиться, что нет повреждений трахеи. Но дышала безумная гостья нормально. Колотый порез возник от удара моментально, однако он не имел должной силы – видимо, Саша совсем ослабла, что и спасло ее, по большей части.

– Не шевели головой, – приказал Кристиан, не обнаружив на лице у Саши и тени волнения.

Девица смотрела на своего спасателя с ужасом.

Кристиан прокомментировал:

– Я сделаю тебе укол гемостатика. Он немного повысит свертываемость крови.

Переворачивать девушку было нельзя, пришлось вводить лекарство в вену на руке.

Страх в лице Саши быстро перерастал в отрешенность. Она закрыла глаза.

– Рано или поздно это бы произошло, – безжалостно изрек Кристиан. – Рано или поздно ты бы поняла всё то, что видела в больнице, и это сломало бы тебя, Александра. Даже без меня тебя бы заперли и никогда не выпустили, чтобы ты не могла вмешиваться в покой и благосостояние граждан, населяющих этот замечательный город, полный образованных и хорошо замаскированных психов. Ты спросила, кто истязал людей там, в больнице? Ты спрашиваешь, потому что для тебя есть разница между людьми и не-людьми. Ты спрашиваешь, потому что знаешь, как соответствовать слову «человек». Там были нелюди, Александра. Скоро ты узнаешь, как их ловить, – он улыбнулся ей. – Я научу тебя. Но для начала, как я и говорил, тебе придётся выжить.

Не открывая глаз, она пошевелила губами, издав хриплое, но полное сдержанного огня, упорства:

– Я всё равно однажды снова убегу! Я у-бе-гу… Чего бы это ни стоило!

Кристиан понимал – ни рамки морали, ни оковы законности или шаткие нормы поведения не остановят ее, если что-то пришло ей в голову.

Он молча, с задумчивостью, удерживал на себе ее звериный, нечеловеческий взор, будто читая что-то, одному ему ясное, не пугаясь, не злясь, а внимательно и глубоко впитывая невербальную, жизненно важную информацию. Он ощутил, как она перетекла к нему в мозг неизвестным вирусом. Ему на мгновение показалось, что земля на секунду остановилась, а затем пошла вновь, отсчитывая первые минуты своего рождения.

– Скоро ты почувствуешь сонливость, – неторопливо обронил он, наконец. – Я надену на твою шею фиксирующий воротник.

Опасная сумасшедшая вновь закрыла глаза.

Когда Фишер аккуратно перенес девушку в спальню, она и не думала сопротивляться, замороженная невиданной хладнокровностью своего случайного и очень странного мучителя.

Кристиан приковал ее запястье наручником к спинке кровати.

– Посмотрим, насколько тебя хватит, – пробормотал он и вышел.

«…конкретно смерть наступила от удушья. Жертва подавилась в процессе проглатывания собственной плоти».

«На сотовом обнаружено не отправленное сообщение. Его убийца адресовала криминалистам».

Фишер внимательно посмотрел на сфотографированный экран телефона:

«У убитого выродка нет будущего кроме того, в котором он бы продолжал творить зло. Не ищите меня, у вас хватает нераскрытых дел. Я сама никогда себя не прощу и больше не подниму руки на человека».

Что-то во всём этом казалось Кристиану не типичным до болезненного ощущения в голове.

Он встал и аккуратно вытер с кафеля кровь, тщательно прополоскав в раковине тряпку. Затем вернулся в комнату, где находилась Саша. Это помещение спальней не являлось. Кровать, кресло и шкаф, расставленные без ковра, не скрывали пустоты пространства, а, напротив, подчеркивали ее.

Убедившись в том, что наручник находится на месте, а рана не открылась вновь, Кристиан расположился в кресле подле кровати, поставил на табуретку перед собой компьютер и, закинув руки за голову, начал заново всматриваться в фото.

Он закрыл глаза, замедляя свое дыхание. В темноте сознания перед ним вспыхнула пирамида, разделенная на семь этажей разного цвета – от красного внизу, до фиолетового вверху. Она приближалась до тех пор, пока не стала огромной, и Кристиан не оказался внутри лифта. Он нажал на четвёртую кнопку, и машина бесшумно заскользила вверх. Кристиан вышел в комнату хостела. Ещё живой, но привязанный к кровати человек, с ужасом смотрел куда-то за спину Фишера.

– Кто ты? – прошептал Кристиан.

Спустя несколько секунд, в полной тишине, он вдруг услышал цокот каблуков – так постукивают туфли на тонких, высоких шпильках. Вон она ступила на ковер, и вновь вокруг становится мучительно тихо. Кристиан вслушивается, потому что за завесой лживого молчания скрыт ответ.

– Это экшен, представление для зрителя, – шептал он, внимая аромату тонких, нежных духов, имеющих в своей основе белую розу. – Всё убийство по времени тянется около часа. Девушка явилась к нему на закате, а вышла лишь поздней ночью. Что же она делала все остальное время?

Подъем в больнице для отверженных начинался в семь. Сначала Саша вместе с другими в отделении получала лекарства. Потом у нее было несколько минут на то, чтобы заправить койку и пойти на завтрак. Душевые кабинки здесь не закрывались, туалет тоже, справлять нужду и приводить себя в порядок можно было исключительно под присмотром не только медсестер, но и любознательных больных. Обязательным также было еженедельное омовение, но на это обычно не обращали внимания.

Никогда Александра не оставалась одна – ни в палате, ни в коридоре, ни в туалете. Просыпаться раньше всех было можно, но не слишком рано. Не заснуть снова было нельзя, и, если кто-то не спал – его обкалывали успокоительным. Ни минуты свободной жизни не только для тела, но и для разума. Саша задыхалась от нехватки личного пространства и царящего вокруг безумия.

Развивающие игры и трудотерапия, как в Советском Союзе – описание их висит в коридоре первого этажа, оно выбито золотистыми буквами на красном фоне. Под ним подразумевалась уборка во дворе. Обычно больные радовались любой тяжелой работе, если она проходила на улице, когда было не слишком холодно. Пациенты расчищали снег, мыли палаты, особо провинившиеся полировали туалеты до блеска под присмотром дежурных.

Перед обедом давалось сорок минут свободного времени, но, конечно, оно проходило в кругу наблюдения и больных, и санитаров. Затем запихивание в себя пищи, таблетки. Александра поняла, что если быть вежливой и помогать санитаркам, не ругаться, то с тобой обращаться будут немного иначе. Но это только в ее отделении. В первом отделении никому не разрешалось гулять по коридорам, сидеть можно было только на одном месте, а лежать запрещалось вовсе. Ты ничего не делаешь, и всё твое время проходит в компании тяжелобольных – либо связанных, либо представляющих из себя пародию на человека: с выпученными глазами и бессмысленно поднятыми бровями. Они пытались есть друг друга, несли околесицу, бились головой об стены и мочились прямо в палатах. Окна не открывали никогда, убираться заставляли больных.

Александра быстро перестала повторять себе, что так не бывает. Одна из лояльных медсестер объяснила:

– Финансирование везде разное. Руководство тоже. Даже если сюда и приходят изначально помогать, то с годами среди этого всего поневоле очерствеешь. И убивали тут психи, и калеками сестричек оставляли. Знаешь, как страшно начинать тут работать? Помню, в свое первое дежурство, ложусь спать в коридорчике на диване. Просыпаюсь от того, что на меня лег голый старик и пытается облизать мою щеку. Мы не спим, платят нам копейки, и роста карьерного, считай, никакого. А психи заботу, само собой, не ценят, вот, наверное, работники и черствеют. Но еще от начальства многое зависит, конечно, – она замолчала, решив, что сболтнула лишнего.