Вспомнилось очередное чтиво для отдыха про попаданок, как те выбираются из роскошных постелей и тут же бросаются к большим, в рост, зеркалам, а потом бурно либо радуются, либо огорчаются и начинают истерить. Я же, пока бродила по дому, не нашла ни осколка. И истерики от меня не дождетесь, не тот типаж.

Старая дверь едва скрипнула, впуская меня в дом. Темный коридор, и вот — две двери чуть в стороне от кухонной. Туалет с бачком наверху — как у нас дома, когда я была маленькой, кажется, время я определила довольно точно, шестидесятые-семидесятые.

Страна… Надо будет газеты поискать. Если тут кроме меня кто-то еще обитает, лучше встретить утро во всеоружии.

Тусклая лампочка — они тут все такие — экономят, видно. Ванная, хоть и запущенная, в потеках ржавчины — уже вперед. Открутила кран — вода есть — вообще жизнь удалась. Не бегать с ведрами за пару кварталов. А вот и зеркальце, высотой в полторы моих ладони и длиной с локоть, ну-ка, свет мой, скажи…

И почему я не удивлена? Густые черные брови, темно-карие, почти черные глаза, носяра… ничего такой, в солнечной Армении за свою сошла бы, будь глаза немного побольше. А так — не пойми что. Хотя… очень даже пойми.

— Здравствуй, Эйлин, дорогуша.

Ответом стал странный белый шум в голове. Успокаивающий… Ну ладно, я против, что ли, я спокойна. Как гиря в магазине. Только немножко нервная. Чуточку совсем. И это точно не мои проблемы!

Умылась, не вытирая лицо, вернулась в гостиную — пусть лучше так высохнет, чем его тереть той тряпкой, что висит на месте полотенца. Осмотрелась еще раз.

Увидев за креслом край газетного листа, бросилась на него, как коршун на цыпленка. Айщ-щ! В шее что-то хрустнуло, прошило болью, и… прошло. Фу-ух. Да уж, сменила обстановочку, и чем мне та палата не нравилась? Тем, что она была послеоперационной? Так не реанимация же…

Так, что тут у нас? Текст английский, но читается странным образом как родной. Слова только иногда как будто прыгают. Пятое мая семидесятого. С днем Печати, товарищ бывший редактор факультетской стенгазеты. Чаю, что ли, поставить? Живот вывел голодную руладу — надо бы заняться питанием, для начала своим собственным.

Черт! Я подскочила и едва не хлопнула себя по лбу. Адрес-то на доме должен быть! Тут же, я надеюсь, не как в Лондоне… Торопливым шагом выскочила обратно на улицу — таблички не было! Это что, традиция такая? Пришлось немного пробежаться по улице, пока не заметила скромный серый прямоугольник возле чьей-то входной двери. Тупик Прядильщиков, ага.

Мелкой рысью рванула обратно — на улице постепенно светлело. Затворив за собой дверь, обессиленно прислонилась к ней. Дышала как загнанная лошадь, только что не хрипела. Да, Эйлин, немудрено, что тебя любой пальцем переломит. Зато теперь я более-менее представляю, что к чему. Ну… скорей думаю, что представляю, но все же.

Сыночку Эйлин сейчас десять, до Хогвартса целый год плюс лето, лето… лето… о, так он, может быть, еще не встретил эту свою роковую рыжую! Впрочем, зачем я так про ребенка? Но кажется, это я вовремя зашла. Достаточно времени промыть мозги, по крайней мере для десятилетки хватить должно. С моей мощностью — должна справиться.

Как же это неудобно, когда чайник — просто чайник, без свистка, — думала я, отхлебывая чай. Просто горячий черный чай без сахара, с каплей молока — нашлась и такая «роскошь» в допотопном холодильнике.

Однако молодой быть неплохо, правда, если тебя не метелят, вот как недавно. Потерла на тонком запястье синяки, явно от пальцев супруга. Ну ужо я тебе… Завтрак готовить? Кормить такого? Щас.

Но вот себя и ребенка я точно покормлю! Хм. А ведь Эйлин, кажется, с самого начала была на иждивении мужа… Жить на его же деньги и не… Ладно, накормлю. А потом той же самой сковородкой и приложу, если что. Пусть только попробует задираться, все, батенька, кончилась твоя вольница. Теперь будут трудовые будни! И кто не спрятался, я не виновата.

Ревизия на кухне много времени не заняла. Засушенные куски и корки хлеба были собраны в приличную горку, мука просеяна, картошка в мешке в углу перебрана, а в холодильнике кроме молока нашлось полдюжины яиц. В кривом шкафчике были крупы и, кажется, макароны. Надо будет все перебрать. Стеклянная банка с деньгами — на хозяйство, значит, все здесь, нормально, надо будет пересчитать. Куча пустых бутылок — отправить мужика сдать. Ну что, будем делать греночки. Дешево, много и сердито, то есть вкусно и питательно, конечно же. Жаль только, травок никаких… Зато кусочек старого сала. Ну-ка, понюхаем… Копчененькое? Вах!

О, перчик. Может, и мельничка где завалялась?

За окном почти рассвело, а я уже наработалась. И мельничку для перца нашла, и заначку сахара, и несколько бутылок вина, тоже понятно чью заначку. Продукты в порядок привела. Занавески сняла. Смотреть сквозь грязное окно было противно, но на эти тряпки — еще хуже. Устала, как негр на плантации, при том, что ничего особо не отмывала, не до того было. Так, вымела, немного протерла — только где топчусь да рабочие поверхности. Потому что терпеть не могу, когда под ногами что-нибудь похрустывает. Даже если это ледок на осенней луже. Только листьям шуршать можно.

Замочила овсянку в воде, а куски засохшего хлеба — в воде пополам с молоком — что поделать, его было мало, еще в кашу надо. Когда хлеб размяк, немного отжала и разложила по смазанной салом разогретой сковородке. В молоке разболтала пару яиц, соль, залила тонюсеньким слоем… Сглотнула — сейчас смолочу полную сковородку этой прелести!

Тобиас Снейп, проснувшись, не поверил собственному носу. В доме пахло… едой! Не горелой, не прокисшей — вкусной! Он сглотнул мгновенно набежавшую слюну и быстро оделся. Жена в спальню не приходила — но это было делом привычным, они уже несколько лет не спали вместе — она обычно устраивалась на диване в гостиной. Что-то с ней такое, что она решила приготовить завтрак?

Дверь кухни была распахнута, так что он увидел на столе большое блюдо с аппетитно поджаренными кусочками чего-то, а потом к нему обернулась жена, с аппетитом хрустящая таким же кусочком:

— Хочешь? — и протянула ему соседний кусок прямо со сковороды. — Горячие вкусней.

— Отравить решила, ведьма?

Она посмотрела на него, как на умалишенного, потом молча откусила немного, прожевала, проглотила и снова протянула ему.

Рука сработала сама, автоматически сунув это в рот. Ум-м, действительно вкусно! А жена поставила перед ним тарелку — чистую!

— А… э? — начал было он, но есть хотелось куда больше, чем выяснять отношения. Ужина-то вчера не было. Обеда, впрочем, тоже. Только пиво.

Гренок было много. Вкусных. И чай. Нормально заваренный чай, а не моча пожилой совы, как она ухитрилась? Что, еще и каша? Не сгоревшая? И вкусная?

Он искоса посмотрел на доедавшую свою порцию овсянки жену — удивительно спокойную и даже вроде как довольную. Ну да, вон сколько съела, почти как он! Да как она… на его деньги! Должна свое место знать! Он треснул кулаком по столу, но на лице Эйлин вместо привычного испуга расплылась улыбка сытой акулы — и вот она покачивает чугунной сковородой в опасной близости от его головы. И смотрит на него так… со значением.

Он на секунду даже забыл как дышать.

— О-отравила?

— Пока нет.

— А… что случилось? Вот это вот все… Как? — выдавил он из себя.

— Твой кулак случился, — прищурилась она. Нехорошо так прищурилась, Тоби не по себе стало. Но дальше было еще хуже, потому что Эйлин, его забитая и полуграмотная Эйлин, вдруг выдала:

— Ты в какое-то странное место попал, — и потрогала голову. — Что-то лопнуло. Вот тут помню, а тут — не помню. И почему-то умею готовить. Все настройки сбил.

— Настройки? — голос Тоби дал петуха.

— А как это еще назвать? Ты знаешь? — спросила жена уже довольно миролюбиво.

— Не-е-ет…

— Ну а мне-то откуда?

— А. Ну да.

— Короче, хочешь завтраки — голову мою не трогать, кто знает, вдруг обратно настройки собьешь или еще что забуду. Или наоборот, вспомню. А вкусно завтракать мне понравилось. И, сдается мне, обедать и ужинать понравится тоже.