========== Часть 1 ==========
У Тава простая жизнь. Он спит, где безопаснее и суше, когда находит такие места в Пустошах. Если нет, то хотя бы где меньше мошкары. Он умеет залечивать раны — не магией или молитвами, а мазями, бинтами, по-старинке. Бывает, он месяцами не видит людей. Поэтому когда Астарион говорит, что звёзды сегодня красивые, тифлинг верит. Послушно поднимает взгляд и смотрит, как белые вспышки пронизывают извечную черноту, как тучи наползают друг на друга, а луна лениво прячет за ними тонкий бок.
Астарион говорит ещё что-то про его подбородок. Красивый, мол. И Тав касается подбородка пальцами — обычный, острый, лиловая кожа, под ней — горячая плоть. Разве подбородки вообще бывают красивыми? Или же наоборот? На лице тифлинга столько недоумения, сколько звёзд на небе, и эльф смеется, скалит острые зубы. И ночь будто становится светлее. Тень лениво скатывается с сердца, уползает прочь, но не уходит вовсе. Так, прячется, готовая вернуться в любой момент.
Утром Астарион спрашивает, почему Тав снова пялится. Шэдоухарт хмыкает, Гейл отводит взгляд. Сам же Тав только недоуменно чешет между рогами. Разбираться, почему вчера эльф сыпал комплиментами, а сегодня невольно щерит острые зубы, нет времени. Они завтракают в молчании, спешно собирают вещи. Только тень ластится к ногам, словно уродливая кошка. И в груди копошится что-то зловещее, гадкое — хуже, чем личинка в мозгу.
Тав слишком сильно привык быть один. Когда рядом кто-то дышит, чистит оружие, хмыкает над книгой, он чувствует себя голым. Беззащитным. Когда Астарион недовольно кривит губы или отказывается говорить, Таву кажется, что с него содрали кожу. Выставили на всеобщее обозрение эти кости, окровавленные мышцы, пылающие потусторонним огнем глаза. Поэтому он сторонится компании. Ложится спать в одиночестве, будь то пещера, развалины древнего храма или хрустящий ветками лес. Наверное поэтому ему так глупо, чудовищно везёт. Как утопленнику во время грозы.
У Астариона испуганное лицо и острые клыки. Глаза блестят гелиотропами в безлунной ночи, пальцы мелко подрагивают. Впервые он выглядит таким беззащитным и таким голодным. Новость, что член его отряда — вампир, Тав принимает со стойким безразличием. Чужие клыки на своей шее — с невыносимой, пылающей болью. То, как Астарион мягко отстраняется после первого же «достаточно» — с восторгом влюбленного дурачка. Тав закрывает глаза и видит печальную истину, огромный, неисчерпаемый омут. Он касается шеи — больно, влажно и так горячо, — едва разлепляет губы, чтобы сказать что-то нелепое, чтобы осознать: он влип.
Наутро Астарион рассказывает свою историю. В этом изломе бровей, кривой усмешке и тихом, надтреснутом голосе — вселенные. Они рождаются и гаснут, собираются в незримую точку, когда Тав говорит: «Ты можешь брать мою кровь», когда запинается, нервно дёргает хвостом и добавляет: «Если это сделает тебя сильнее. Нам нужно победить гоблинов и все такое…»
Астарион принимает предложение с лукавой улыбкой и на следующую ночь опускается перед Тавом на колени. Его губы прохладные и мягкие, касание рук — твердое, словно монолит, тихий шепоток возле уха — огненный снаряд, который бьёт точно в цель. «Твоя кровь восхитительная на вкус, это словно пить звездный иней, отблески солнца на прозрачной глади воды. Ты и твой дар — настоящее сокровище». Эльф почти касается губами острого уха, его ладонь сжимает воротник рубашки так хорошо и так правильно, что Тав едва дышит. Он закрывает глаза, чтобы не видеть этой невозможной красоты мироздания.
Если остальные что-то и подозревают, то молчат. Никто из них не любит совать нос в чужие дела, у каждого тайна — размером с пещеру в Подземье, не меньше. Но день ото дня Астарион сыпет шутками и колкостями, довольно щурится на солнце, скалится в ответ на приветствия случайных путников, а Тав бродит, словно тень. Плетется в хвосте, почти не ест, больше не задает вопросов.
Это похоже на проклятие, если влюбленность можно так назвать.
*
Они отдыхают в тени серых скал, после небольшой стычки с гоблинами. Тав чувствует привкус крови во рту. Он облизывает разбитую губу, чешет когтями заляпанную щеку: помыться негде, а у Гейла закончились заклинания — даже несколько капель не наколдует. Кровавая корочка неприятно стягивает кожу, в горле першит от пыли и железистого привкуса. Хочется сплюнуть, но во рту и так сухо и кисло — глотать больно.
— Я могу помочь.
Астарион, как всегда, выглядит идеально. Изящно уложенные под диадему волосы, ни единого пятнышка на одежде. Тав смотрит, как луна серебрит завиток возле уха, тонким лучом скользит вдоль шеи — он не сразу понимает, что к чему.
— Твоя кровь, — объясняет Астарион, в голосе проклевывается нетерпение. — Я могу остановить ее. Да и с лицом, — он кривит в улыбке губы. — Что-то придумаем.
— Что? — глупо спрашивает Тав. Ему не до размышлений, когда голова и мышцы гудят после боя, а Астарион улыбается — так.
Астарион вздыхает — и за что мне такой дурак? — а затем касается острым ногтем разбитой губы. Кровь выступает легко, она будто тянется к вампиру.
— Что ты… — шипит Тав, когда Астарион водит пальцем по нижней губе, надавливает сильнее, касаясь клыков, а затем слизывает кровь. На его белых пальцах она кажется почти черной, на губах — блестящей, будто жидкие опалы.
Тав решает, что спятил. Наверное, действие какого-то вражеского заклинания до сих пор не закончилось. Иначе как объяснить, что Астарион зализывает рану на его губе — медленно, осторожно, пока боль не проходит. Касается прохладными пальцами щек и подбородка, а затем место пальцев занимают губы и язык. Вампир слизывает кровь, и его глаза затапливает жажда; они сверкают в полутьме ярче звёзд — черные омуты на фоне белизны кожи. Тав не смотрит, нет — он щурится и моргает, он закрывает глаза, но все равно видит звёзды: лицо Астариона отпечатывается на внутренней стороне век.
— После боя твоя кровь другая на вкус. Почти горькая, как старое крепкое вино, — Астарион прижимается носом к темной коже, втягивает сквозь зубы воздух. Его клыки становятся длиннее, взгляд — наполняется весельем и яростью. — Мне… мне нравится это. Но ещё больше — то, как ты дрожишь, стоит тебя коснуться.
— Это все вампирские чары, — у Тава выдержки — на последнем волоске. Он мотает хвостом, словно разъяренный кот, но голос его звучит едва слышно. Астарион запрокидывает голову и смеётся, лунные блики сверкают на острых клыках.
— Нет никаких вампирских чар! Есть только мои… Ты поддался им задолго до укуса.
Глупо отрицать. Тав и не пытается. Он подается вперёд и обвивает хвостом талию Астариона. Вампир издает низкий смешок, его глаза загораются ярче — чем не костры в сердце мироздания?
— Гейлу не обязательно видеть, что здесь происходит. А вот Уилл пусть смотрит — мне не жалко.
Тав усиливает хватку — Астарион смеётся громче. Он пьян от битвы и крови, но за этой храбростью, соблазнительными речами и гордостью на мгновение мелькает ещё кое-что. Страх.
Тав отпускает вампира, поднимается слитным движением и кивает головой в сторону леса. Он не тащит Астариона за собой, не предлагает руку, как в красивых сказках. Просто идёт вперёд и надеется, что вампир последует за ним. Ноги его почти не держат, а сердце заходится в груди, будто через мгновение должно утихнуть навсегда.
Когда Тав останавливается, вокруг тихо рокочет лес. Он оборачивается — Астарион стоит неподалеку, почти незаметный в густой прохладной тьме.
— Это правда, — говорит тифлинг. Здесь слова почему-то даются легко. — Ты мне нравишься, но я никогда не попытаюсь подчинить тебя.
Астарион преодолевает пространство между ними в несколько шагов. Его лукавая улыбка — почти нежная, непривычно мягкая.
— Молчи! Мне нравишься ты — эти рога, нахальные улыбки, сильные руки… но не нравятся твои чувства.
— Они тебя ни к чему не обязывают. Это не ошейник. — Астарион вновь хочет рассмеяться, но смех застывает на губах, когда Тав добавляет: — Мне тоже бывает страшно. Это нормально.
