В крохотном садике у тети Ани росли два кустика крыжовника. Когда ягоды поспели, на них налетела какая-то мошкара. Дядя Кира, который болел туберкулезом и поэтому не был призван в армию, работал на городской станции скорой помощи. Он опрыскал кусты крыжовника скипидаром и вредители пропали. Однако на ягодах остались черные точки. Взрослые посовещались, собрали небогатый урожай и меня – ученика второго класса – отвели на рынок продавать ягоды. Как мне и рекомендовали мои наставники, я спросил у торговок, почем они продают крыжовник, скинул с цены два рубля с каждого стакана и почти мгновенно продал все наши ягоды за 180 рублей. Здесь же, на рынке на все эти деньги маме удалось выторговать буханку черного хлеба. Замечу, что мешок картошки стоил тогда 800 рублей.
Однажды дядя Кира привез домой бочку из-под какого-то повидла. Женщины тщательно обскоблили бочку, и к ужину, к чаю всем выдали по кусочку черного хлеба со слоем повидла. В наш дом иногда заходила соседская бабулька. Когда в тот раз ей тоже достался хлеб с повидлом, она сильно удивила не только меня, так как обильно посыпала сладкий бутерброд солью. В другой раз дядя Кира привез большой бидон из-под рыбьего жира. Наши хозяйки, опять тщательно очистив сосуд, решили поджарить на рыбьем жире картошку. Это было что-то! Ужасная вонь распространилась по всему дому и не выветривалась несколько дней.
Расскажу, как в 1942 году я попробовал и бросил курить. Началось с того, что еще в теплушке, по дороге из Ленинграда в Москву, мама пристрастилась к курению. В Новосибирске они с тетей Аней и маминой сестрой тетей Ниной покупали табак и гильзы и по вечерам, после работы, набивали для себя папиросы. В моем классе в школе некоторые мальчишки тоже курили, и я решил попробовать, что же это за увлечение. Дома я потихоньку стянул из маминой коробки одну папироску и в школе, на переменке затянулся. Занятие это мне очень не понравилось, и я отдал свою папиросу мальчишкам. Однако дома мама обнаружила хищение и по-настоящему выпорола меня ремнем. Я очень обиделся и с тех пор навсегда бросил курить.
Одним из самых тяжелых воспоминаний из новосибирского периода жизни остались несколько дней, в течение которых у нас дожидались поезда во Владивосток жена и дети дяди Коли, родного маминого брата. Сам дядя Коля, высококлассный клепальщик-судостроитель, еще за несколько дней до начала войны был командирован из Ленинграда на какой-то судоремонтный завод во Владивосток. Его жена тетя Тоня с моей сестрой-одногодкой Валей и годовалым братом Витей остались дома и угодили в блокаду. Не без помощи моего отца им удалось вырваться из Ленинграда, и на несколько дней они остановились в Новосибирске у нас, в доме тети Ани.
Тяжелые воспоминания были связаны с наблюдениями за моим двоюродным братом Витей, который из-за блокадного голода выглядел совершенно рахитичным, с огромным вздутым животом и синеватой кожей. Мама немедленно поехала в какую-то деревню, продала еще сохраненный торгсиновский отрез и купила огромный кусок (30 см3) сливочного масла и полмешка пшеничной муки. Этими деликатесами и рыбьим жиром наши женщины пытались хоть как то поддержать Виктора. Слава богу, он выжил, и много лет спустя мы радушно встречались и в Питере, и в Москве, куда он однажды приехал к нам с молодой женой.
Новосибирская жизнь продолжалась только до июля 1942 года. Кто-то из маминых знакомых еще зимой порекомендовал ей завербоваться на работу в Якутск. По свидетельствам очевидцев, жизнь там протекала совсем по-иному, чем местная. Мама послушалась и вместе с некоторыми подругами, в частности с Л.Н. Тихомировой, о семье которой я упоминал еще в рассказе о Комсомольске-на Амуре, действительно завербовалась. Как только в начале августа на реке Лене открылась навигация, мы поплыли на колесном пароходе в Якутск.
Река Лена протекает по красивейшим местам, среди невысоких сопок, на которых величаво и пышно растут кедровые и другие хвойные деревья. На допотопном колесном пароходе мы почти целый месяц любовались этой красотой. Особенно приятно было погулять по сопкам, когда команда заготавливала и пополняла запасы дров.
В редких деревенских поселениях, к каждому из которых наш пароход надолго приставал, разгружая то, что привез для местного населения, мама обязательно покупала для нас с сестрой, казалось бы, обыкновенное коровье молоко, но как оно выглядело! Зимой и весной, до начала навигации, деревенские аборигены все излишки молока замораживали в металлических мисках, и потом все лето хранили эти «ледышки» в своих погребах, забитых снегом. Круглый год такие подвалы исправно служили холодильниками и морозильниками. Все лето проплывающим покупателям крестьяне продавали свое молоко в виде ледышек, внешне очень похожих на диски для метания.
Вместе с нами на том же пароходе в Якутск переправляли немецких женщин и стариков, выселенных из Поволжья. В подавляющем большинстве это были весьма интеллигентные люди, влачившие, однако, бедственное существование. Советские граждане, завербованные на работу и получившие приличные подъемные, регулярно покупали у немцев золотые кольца, сережки и прочие ценности. До сих пор, полученные в наследство от мамы, у моей сестры хранятся кольцо с великолепными гранатами и золотая заколка, украшенная миниатюрной мушкой. Крылышки и тельце мушки изящно светятся изумрудами, а головка сияет настоящим бриллиантом. Обе эти «безделушки» были приобретены мамой во время плавания на пароходе.
На пристани в Якутске нас встречали представители организации, куда завербовались на работу наши попутчики и моя мама. Всем выдали адреса квартир и комнат для заселения и отвезли в сам город, расположенный довольно далеко от пристани.
Что запомнилось в Якутске особо? В Москве и Новосибирске продовольствие выдавали по карточкам, прикрепленным к конкретному магазину. Первый же заход в магазин в Якутске сопровождался моим удивленным криком: «Мама! Смотри, чай продают!» А рядом на прилавке лежали свежие пирожные и конфеты!
И не было никаких карточек. Их ввели в Якутске только глубокой зимой 1943 года. Наряду с карточками на работе всем служащим ежемесячно выдавали довольно объемные пайки. В каждой коробке для пайка находились брусок шоколада размером 10 × 10 × 20 см3, трехлитровая банка со сгущенкой, пакеты с сухим луком, сухой картошкой, сухой морковкой, пачки жвачки и т. д. Дело в том, что через аэропорт Якутска из США перебрасывались в СССР вооружение, боеприпасы и продовольствие по Лендлизу.
Если в Новосибирске в школе детям давали в обед по баранке или по бублику, то все их с удовольствием съедали. В Якутске в класс приносили большой противень то с омлетом, то с какой-нибудь крутой кашей. Трудно поверить, но ученики моего третьего класса не только не ели этих добавок к питанию, но иногда по-хулигански кидались этими угощениями.
Запомнились прогулки по старинной деревянной крепости Якутска. Ребята частенько находили в башнях крепости сабли и клинки и с удовольствием аккуратно играли в войны. Тогда я не понимал ценности этих находок и, как и все, не коллекционировал оружия предков. Мы просто играли, а уходя домой, припрятывали свои доспехи. Другие ребята поступали аналогично. Поэтому найти клинок или саблю можно было при любой прогулке по крепости.
Несколько раз мама водила нас в Якутский театр оперы и балета, особенно в те дни, когда с гастролями прилетали столичные артисты.
Когда в январе 1943 года блокада Ленинграда была частично прорвана, истощенного блокадой папу откомандировали как бы на поправку здоровья в уже знакомые ему места – на родной Амур. На базе, расположенной в 30 километрах от Хабаровска ниже но течению Амура, его ждала работа заместителя начальника строительства Амурской флотилии, которым тогда был капитан первого ранга Тимофей Ефимович Храбров. Начальник строительства и его супруга Клавдия Андреевна приготовили для отца прекрасную квартиру в одноэтажном бараке и отпустили его за семьей.
Папа прилетел в Якутск в мае 1943 года. В офицерской форме с погонами, которые только что ввели в армии, с орденами и медалями на груди он явился в городской военкомат, начальство которого сразу же затаскало его по школам и организациям с просьбой поделиться фронтовыми впечатлениями. Приходил отец и в мою школу…
