Встать на ноги ему удалось не сразу, только с третьей попытки. Стоя, незнакомец оказался крупным и намного выше Тиргатао. Он покачивался, опираясь на неё почти всем своим немалым весом. Поднимая его, девушка вспотела, но не осмелилась дать себе и раненому передышку, опасаясь, что, если они упадут, подняться снова уже не смогут.

Маленькими шагами они продвигались к животным, замершим на границе окровавленной травы. Ближе подзывать Гунна Тиргатао не решилась, уж очень напряжённо он всхрапывал от запаха человеческой крови.

Пройдя шесть коротких и в то же время таких долгих шагов до жеребца, Тиргатао с раненым сделали передышку, опираясь о лошадиный круп. Гунн тревожно переступил с ноги на ногу.

– Гунн, не двигайся! – приказала девушка, и конь замер.

Незнакомец тяжело дышал, его лоб покрывала испарина. Сделали ещё два шага до Арры, замершей под боком жеребца.

– Ты готов? – спросила Тиргатао, и мужчина кивнул, хотя было видно, что даже это движение далось ему тяжело.

Грек перенёс вес тела на левую ногу, левой рукой он опирался на бок Гунна. А Тиргатао подняла его правую ногу и поставила её на спину неподвижной Арры.

– Теперь я поддерживаю тебя сзади, а ты отталкиваешься от собаки и грудью ложишься на коня. Собери все свои силы и отдай этому движению, на вторую попытку никого из нас не хватит. Ты понял меня, эллин?

– Я синд, – прохрипел мужчина и, подобравшись, взметнулся верх. Тиргатао покачнулась от резкого движения. Взвизгнула от неожиданной боли Арра. Незнакомец лежал на животе поперек седла и снова был без сознания.

Тиргатао не решилась забраться на Гунна, которому и так приходилось осторожничать при каждом шаге, чтобы лежавший кулем мужчина не сполз на землю. Девушка подхватила седельную сумку незнакомца и аккуратно пристроила на спине недовольно косившего глазом коня.

Солнце уже поднялось высоко и начало припекать. Жаркий сухой ветер трепал волосы и колол щёки. Бросив взгляд на так и не пришедшего в себя эллина, Тиргатао заметила, что светлая ткань повязки побурела.

С такой скоростью им не попасть в Городище до заката, а ночёвки в степи раненый точно не переживёт. Значит, придётся свернуть к реке. Антикитес протекает совсем рядом, а на берегу наверняка будет какое-нибудь поселение, где дочери сарматского вождя окажут помощь. Главное, сразу обещать большое вознаграждение.

Она знала, что отец не поскупится.

К Антикитесу вышли уже за полдень. Вода в кожаной фляге давно закончилась. Арра, высунув язык, трусила впереди. Гунн тяжело ступал и только устало прикрывал глаза от назойливых насекомых, боясь даже мотнуть головой, чтобы не стряхнуть мужчину.

Который, кстати, не подавал никаких признаков жизни.

Сопревшая Тиргатао, передвигавшая натёртые ноги исключительно на одном упрямстве, проклинала незнакомца и своё глупое желание спасти его, а более всего кожаные штаны и рубаху, задубевшие от и не дававшие телу дышать.

С какой тоской вспоминала она сейчас вышитые льняные и невесомые шёлковые платья, сложенные в сундук не менее упрямой Псатией, уверенной, что рано или поздно её любимица повзрослеет и возьмётся за ум.

При воспоминании о кормилице и доме у девушки защипало в глазах, и она усилием воли отогнала непрошеные мысли и чувства. Ведь негоже воину плакать как какой-то сопливой девчонке.

Тиргатао, несмотря на то, что была женщиной в невестиной поре, заслужила называться воином, и не только делами – ловкостью, меткостью, охотничьей удачей, но и происхождением.

С младенчества Псатия баюкала девочку рассказами о смелости и удали её красавицы-матери, которая происходила из воинственного племени амазонок. Прекрасная Алата могла без узды и седла скакать на лошади и, держась лишь босыми ногами за бока, попасть стрелой из костяного лука в глаз сокола, высматривающего в степи добычу.

Когда на пятом лете Тиргатао, забралась на стреноженного жеребца, мирно пасшегося у ограды Городища, рассказы о смелости воительниц-амазонок прекратились. Но было уже поздно, зёрна упали в плодородную почву и проросли. Ни одно соревнование юных меотов, приходящих в пору расцвета, не обходилось без Тиргатао. И если поначалу её промахи и нелепые падения встречали дружным и обидным смехом, то сейчас ровесники провожали хмурыми взглядами и её лёгкую фигурку, грациозно держащуюся в седле, и полные дичи сумки.

Не слушала Тиргатао советов мудрой Псатии, грозившей вечным девичеством. Сердце её не знало любовного жара и тревог. Беспечальная скакала она по степи на верном Гунне или лежала в высокой траве, прижавшись к тёплому боку Арры и любуясь яркими звёздами.

Гунн всхрапнул, почуяв воду. Тиргатао очнулась от раздумий и подняла глаза. Впереди блестела широкая лента реки.

Животные даже и не подумали убыстрить шаг, хотя возбуждение, вызванное близостью воды, отчётливо сквозило в каждом движении, выдавалось расширенными ноздрями при каждом вздохе.

Сложнее всего дался спуск к воде по достаточно крутому берегу. Тиргатао приходилось постоянно поддерживать мужчину, так и норовившего сползти вниз по конскому боку. Наконец цель была достигнута. Тиргатао пристроила незнакомца под ветвистой ивой и вместе с животными спустилась к воде. Арра резвилась на мелководье. Рассёдланный Гунн жадно пил, стоя по грудь в воде.

– Гунн, хватит! – приказала Тиргатао, жеребец послушно поднял голову и направился к берегу.

Девушка сняла одежду и с удовольствием несколько раз окунулась в прохладную воду. Не спеша одеваться, она набрала полную флягу, с удовольствием напилась и влила несколько глотков в рот эллина.

Затем подозвала мокрую довольную Арру, присела перед ней и, удерживая рукой за подбородок, чтобы смотреть прямо в глаза, сказала:

– Ты должна привести того, кто поможет этому человеку.

Арра моргнула и умчалась выполнять приказ. А Тиргатао растянулась на траве подле незнакомца и уснула, слушая его слабое дыхание.

Меотиянка незаметно для самой себя отправилась в страну снов и уже не видела, как пробежала рядом изумрудно-зелёная ящерка, выискивая нагретый солнцем камень, как пели в высокой траве цикады, как верный Гунн мягкими губами срывал тонкие стебельки цветов, в то же время чутко замечая все, что происходит вокруг. Вот конь заметил приближение чужака и уже вскинул голову, собираясь ржанием предупредить хозяйку об опасности, но почувствовав в своей голове ласковые, успокаивающие слова, расслабился и вернулся к своему занятию.

Тиргатао сквозь сон ощутила нежное поглаживание чьих-то пальцев по своей щеке. Так гладила мама, всплыло откуда-то из глубин детское воспоминание. Девушка беспокойно зашевелилась.

– Спи, спи, милая, – раздался ласковый голос, не позволивший открыть глаза.

Охотница сквозь сон почуяла чужое присутствие, но проснуться как ни странно не смогла. Дёрнувшись, Тиргатао провалилась в кошмар. Снова она оказалась в маленьком селении, в котором жила много лет назад вместе со своими родителями.

Вокруг было темно.

Потому что была ночь.

Та самая ночь, которая изменила всё и для Тиргатао, и для её отца. Та самая ночь, которую она никогда не забудет.

Ещё не раздались на улице крики раненых и умирающих, не было ещё испуганного ржания стреноженных лошадей и отчаянного лая собак, не вспыхнули ещё крытые камышовой соломой крыши домов, озарив ночь ярким светом. Только мать, босая и с распущенными чёрными волосами, защекотавшими девочке лицо, прошептала: «Проснись, Тиргатао».

И она проснулась.

По её щеке мягким листком водила колыхаемая лёгким ветром травинка. Лишь малой толики мгновения хватило меотиянке, чтобы заметить и оценить опасность. В следующий миг в дело вступили уже тренированные мышцы охотницы. Отпрыгнув назад, перекатилась к брошенной под ивой одежде и седельным сумкам, чтобы в следующее мгновение вскочить, уже держа в руке острый акинак[2].

– Постыдилась бы голой перед старухой скакать-то, – раздался ехидный старушечий голос. – Чай, уже не дитё малое.