Всю ночь, пока подсчитывают голоса, Тадеуш проводит без сна. Он ворочается на стерильно чистых, тошнотворно пахнущих мятой простынях в широкой постели посреди тёмной пустоты холодной одинокой квартиры. Тикают часы. Он моргает, вперив безжизненный взгляд в потолок, и сжимает пальцами одеяло. Проклятье. По вискам струится тёплый пот. Он встаёт и тянется к телефону: зажимает прохладную трубку смятой горячей щекой и на ощупь набирает знакомый номер.

— Не спишь? — зевает Астори. Он трёт лоб.

— Нет. Прости. Не могу никак. Я разбудил тебя, радость моя?

Она красноречиво зевает ещё раз, и Тадеуш подавляет вздох.

— Прости.

— Не извиняйся, всё в порядке. — Судя по звукам, Астори ёрзает в постели, устраиваясь поудобнее. Тадеуш мог бы поклясться, что она привычно склоняет голову набок. — Я знаю, ты волнуешься. Это очень дорого для тебя… для нас.

— Очень, — кивает он, забыв, что Астори этого не видит. Они молчат несколько минут, слушая дыхание друг друга. Тадеуш барабанит пальцами по колену, втягивая ноздрями воздух, прикусывает губу и вдруг решается:

— Астори!..

— Да? — мгновенно отзывается она. Ему не хватает смелости продолжить. А если, а если, а если… опять это мерзкое вездесущее «если». Тадеуш стонет, ероша волосы. Он не может… не так. Нет. Потом.

— Ничего, я просто… я люблю тебя.

Она улыбается — Тадеуш чувствует, как расцветает лаской её голос на том конце провода.

— Я тоже люблю тебя, милый.

Он кладёт трубку, массирует усталыми пальцами виски и думает о том, что завтра — обязательно. Если всё пойдёт по плану — обязательно. И даже если не пойдёт.

Ему нужно подготовиться и выспаться.

Хмурое летнее утро встречает его звонком секретарши; Тадеуш переворачивается на бок, медленно моргает, вслушиваясь в восторженное щебетание и пытаясь сконцентрироваться. Выходит плохо. Ему снился чудесный сон об отце, поездке на Север и маминых блинчиках, и последнее, чего ему хочется сейчас, это узнать, что какого-то чёрта…

— Конституцию приняли? — неверяще выдыхает он, распахивая зелёные глаза. Хватается за подушку. — Шестьдесят семь к тридцати трём? Серьёзно? О Мастер!

Он зажимает трубку ладонью и непристойно ругается. Проклятье. Проклятье! Ещё чуть-чуть, и он пустится в пляс. Тадеуша распирает от вихристого птичьего счастья, бездумного и безумного. Его мечта сбылась, и это так ново и страшно, что кажется, будто в лёгких распускаются розы. Ему хочется кого-нибудь поцеловать.

Астори.

Тадеуш летит к ней как на крыльях: нервно гладит папку в вентилируемом салоне частного автомобиля, спрашивая, нельзя ли поскорее, елозит, застёгивая и расстёгивая неудобный новый пиджак, трогает галстук, часто дышит и слишком много думает. Это сводит с ума. Тадеуш всегда был чересчур умным, но сейчас это не помогает, и он ясно чувствует, что ему стоит хотя бы немного поглупеть.

Сегодня. Он. Спросит. От одной этой мысли за ушами становится жарко, и Тадеуш облизывает пересохшие губы. Ничего особенного. Только слова, только движение губ, только звук, рождающийся на языке одного существа и заканчивающийся у барабанной перепонки другого. Только вопросительный знак в конце предложения. Просто и понятно.

И одуряюще, до оторопи, до потери дыхания страшно.

Он не помнит, как добирается до кабинета Астори: вероятно, всё же на своих ногах, и на том спасибо. Он стучит — его впускают. Его спрашивают — он не отвечает. Не до того сейчас. Тадеуш мутным взглядом нашаривает Астори в безвоздушном ненужном пространстве, ловит всем существом её улыбку и шагает к ней. К Астори и улыбке.

— Тед, я прочла в «Глашатае»… это чудесно! Это так…

Тадеуш на ходу расстёгивает папку и чуть не роняет её: пальцы не слушаются. Вслепую находит маленькую бархатную коробочку. Стискивает её до оглушающей боли. Астори недоумённо приподнимает брови, и Тадеуш думает, что, конечно, собирался сделать это не так, но к чёрту, у них всё не так и невовремя. Он стоит перед ней. Дышит. Чувствует её дыхание. И опускается на одно колено, словно собирается поцеловать ей руку, — а затем раскрывает коробочку.

Недоумение Астори растёт и сгущается — его можно пощупать, им можно дышать. Тадеуш вдруг забывает всё, о чём пытался не забыть, забывает свою длинную складную речь, трижды отрепетированную перед зеркалом, забывает, что он политик и умение красиво говорить — его хлеб насущный; кажется, забывает даже своё имя, потому что его хватает лишь на то, чтобы разомкнуть сухие губы и произнести еле слышно:

— Астори, ты выйдешь за меня?

========== 10.4 ==========

— Нам не обязательно выбирать одну цветовую гамму, — говорит Астори, прижимая к губам карандаш. — Можем взять сразу две… это будет оригинально.

Тадеуш недовольно мотает головой, не прекращая лихорадочно мерить комнату широкими уверенными шагами. Он засовывает большие пальцы за ремень брюк и фыркает.

— Нет, это будет выглядеть нелепо. Я хочу чего-то более… традиционного.

— Как скажешь. — Астори поправлят сползающие очки и что-то вычёркивает в свадебном каталоге. — Тогда… бело-голубая? Очень модная комбинация в этом сезоне.

Тадеуш останавливается у занавешенного окна. Дымно горящая лампа бросает масляные тени на его вздёрнутый веснушчатый нос, на кудрявые, тёмные с проседью волосы, на сеть ласковых морщинок у зелёных вдумчивых глаз; одет он по-домашнему — в брюки и полурасстёгнутую рубашку. Астори, подперев щеку кулаком, наблюдает за тем, как он размышляет, сдвигая и разглаживая складки на лбу. Он очень красиво думает.

Он вообще всё делает красиво, как считает Астори.

— Нет, — говорит Тадеуш. И добавляет:

— Определённо нет.

— Почему? — позволяет себе мягко возмутиться Астори.

— Слишком претенциозно.

— Претенци… да ну тебя! Это уж совсем не аргумент!

Тадеуш красноречиво скрещивает руки на груди. Астори цокает языком.

— У тебя есть другие идеи?

— Красно-золотая гамма.

Астори снимает очки и откладывает карандаш, пристукнув им по глянцевой странице журнала.

— Флаг Эглерта? Чересчур патриотично.

— О, тебе ничего не нравится! — закатывает глаза Тадеуш, приближается и опирается на спинку стула. Астори нежно щипает его за предплечье.

— Ну почему же? Ты мне нравишься.

Он смеётся и целует её в пахнущий магнолией и лотосом затылок, пока она нетерпеливо теребит пуговицы его рубашки. Льётся каскад играющих дразнящих прикосновений. Это их привычная игра, короткая дуэль: Тадеуш поддаётся, Астори выигрывает, а потом они неизменно оказываются в постели, где всё происходит с точностью наоборот. В квартире на Ореховой только они двое: некому мешать, некому стучаться в дверь в самый неподходящий момент и выдёргивать на встречи. Тишина и покой… Астори уверена: однажды она научит Тадеуша тому, какие это хорошие слова. Может быть, прямо сейчас. Или нет. Вероятнее всего, через полчаса: сейчас у неё слишком интересные планы на себя и на него, и разговоры в эти планы точно не входят.

***

С тех пор, как Астори отреклась от престола, а Тадеуш сдал пост, всё стало намного проще.

О, намного.

Первые месяцы было тяжело: пресса шумела, Совет бушевал, Эглерт качало, словно утлую лодку во время шторма, но мало-помалу ситуация прояснилась. Наверно, они должны быть довольны, думает Астори. Ну, эглертианцы. Они столько лет усиленно и планомерно сживали её со свету, пытались скинуть с трона, выпроваживали из страны, и вот она наконец сдаётся, выбрасывает белый флаг и отходит в сторону. Разве не этого они добивались? Уолриш и прочие?

Теперь премьер-министр парень из «жёлтых», Фабьен ди Джакки; Тадеуш хорошо знает его и говорит, что могло быть хуже. Астори верит ему. Сама она этого Фабьена помнит смутно.

***

— Ну так что думаешь? — спрашивает она, натянув простыню до подбородка, когда Тадеуш, заправляя рубашку и застёгивая ремень, встаёт и прислоняется к подоконнику. Он вопросительно выгибает бровь.

— То есть?

— Ну, цветовая гамма, — поясняет Астори. Тадеуш поджимает губы, борясь с пуговицами на рукавах. В спальне темно; из коридора наползают тонкие жгутики света.