За спиной кто-то кашляет.

Он оборачивается: в дверях стоит Леонто ди Габотто, сухопарый, подтянутый, с колкими тёмно-серыми глазами и острым носом с горбинкой. Губы кривит жёсткая недружелюбная усмешка.

— Здравствуйте, господин Бартон, — хрипло лает он. — Позволите присоединиться?

— Пожалуйста. — Тадеуш слегка кивает.

Леонто проходит к соседнему столу; Тадеуш косится на него. Они редко встречались до предвыборной кампании, а во время неё пересекались раз или два на пресс-конференциях, но оба успели изучить друг друга: врага надо знать лучше, чем союзника.

Леонто замечает чёрные запонки Тадеуша — официальный знак траура.

— Слышал о вашей потере… соболезную.

— Благодарю, — сухо, в тон ему отвечает Тадеуш.

Они не просто соперники — враги. Тадеуш уверен.

Леонто из тех ручных псов Уолриша, кто травил королеву в газетах.

Они насупленно молчат, и почти слышно, как вытаскиваются из ножен мечи. Спину сводит от напряжения. Битва начнётся задолго до официального выхода к прессе, и им обоим это известно.

— Ну и конура. — Леонто презрительно оскаливает зубы. — Неужели ничего получше не могли подыскать? Куда утекли средства? Кажется, вы год назад вложили в эту дыру полтора миллиона.

Встань в позицию. Обнажи клинок. Выпад.

— У вас отменная память. Жаль, что энергии недостаёт. Вы отчего-то предпочитаете следить за тем, что делают другие, а не делать самому.

— Придёт срок — и сделаю. Не сомневайтесь.

Тадеуш расстёгивает папку, притворяясь, что погружён в чтение. Кусает губы. Не атакует, ждёт, пока противник ослабит внимание и первым откроется для удара.

— Надеетесь задавить меня осуждающим молчанием?

Тадеуш улыбается, прищуриваясь.

— Если вы и впрямь говорите, что думаете, я вам сочувствую, а если нет, то сочувствую вдвойне.

— Почему же?

— Потому что в противном случае вы вовсе не думаете, что говорите.

Леонто рассыпчато хихикает.

— Очевидно, вы питаете слабость к дешёвым плакатным фразам.

Уши двигаются, веснушчатый нос морщится — Тадеуш расплывается в сиятельнейшей из своих улыбок.

— Судя по статьям, к которым вы приложили руку, то же можно сказать и о вас. Не вы ли наградили меня лестным прозвищем «королевский премьер»?

***

— А здесь у нас расположены комнаты для девочек. Три этажа, половина западного крыла. Вверху — библиотека, внизу — столовая и спортивный зал, а дальше…

Астори слушает жизнерадостно щебечущую директрису вполуха. Луана и Джоэль уже осмелели, не льнут к ней, как перепуганные лисята: бодро бегают по коридору, сталкиваясь с другими, только что приехавшими детьми, нюхают цветы в горшках на подоконниках и ловят солнечных зайчиков. Кажется, им нравится здесь.

Астори отчего-то тяжело. Значит, придётся-таки их оставить… А она тайно лелеяла надежду, что дочь и сын попросятся домой и она сумеет отвоевать право на домашнее обучение для них. Плевать, что там подумают лорды и герцоги. Это её дети, она решает, как им жить.

— Мам, тут красиво… — шепчет Джоэль. — Здорово.

— Да-да-да! — визжит Луана, хлопая в ладоши. Астори треплет сына во волосам.

— Я рада, мои хорошие. Пойдёмте смотреть ваши комнаты.

Джоэль хмурит лоб.

— А мы разве будем жить… в разных?..

— Да, милый. Так надо. Пойдём.

Астори проводит с ними целый день, не отпускает от себя ни на минуту, словно пытаясь сторицей возвратить упущенное за годы непрерывной работы. Сердце ноет в предчувствии расставания. То, что ушло, никогда не вернётся.

Она опоздала. Так же, как опоздал её собственный отец… и всё же иначе.

Она променяла их — своих детей! — на корону.

Когда наступает время прощаться, в лёгкие словно набивают свинца. Дышать тяжело от прогорклых сдерживаемых слёз. Астори при всех опускается на корточки, крепко обнимает Луану и Джожля, тыкаясь носом им в плечи, целует и долго гладит по головам. Они тоже плачут. Астори силится улыбнуться непослушными губами.

— Не надо, дети. Вы — принц и принцесса. Вы должны быть сильными… и умными… и должны помогать друг другу, пока меня нет, хорошо? — Он стирает слезинку с щеки Луаны, которая всхлипывает всем телом. — Вы приедете домой на Сайоль… и летом, а я буду часто навещать вас и звонить. Ладно?

Она чувствует, что ещё чуть-чуть — и потеряет над собой контроль.

— Будьте умницами.

— Мамочка…

Астори поднимается и идёт к машине, сдерживая рыдания.

— Мамочка… мамочка…

Она не может оторвать от них взгляд, пятится и едва не спотыкается. Держись. Ты же королева.

— Мамочка-а-а…

Она не выдерживает, всхлипывает и зажимает рот ладонью, почти задыхаясь.

— Я скоро позвоню, солнышки, — говорит она севшим голосом. — Очень скоро. Я люблю вас!

Астори садится в автомобиль. Водитель заводит мотор. Она не отрываясь глядит, как за окном исчезают её дети, и, касаясь лбом запотевшего стекла, чувствует себя невыразимо одинокой и осиротевшей.

И тихо плачет.

***

Леонто усмехается.

— Вы умело уходите от неприятных тем, Тадеуш.

Визжит застёгиваемая молния на папке. С потолка беззвучно сыплется пыль.

— Возможно. Однако хочу напомнить — для вас я всё ещё «господин Бартон», господин ди Габотто. Я вам не школьный товарищ, а ваш премьер-мини…

— Наш? — Леонто глухо фыркает. — Нет. Вы её премьер, а не наш.

Он выразительно указывает глазами наверх. Тадеуш поджимает губы: меткий удар. Он барабанит пальцами по краю стола, вскидывает голову — рот изгибает вызывающая улыбка.

— А вы чьим премьером собираетесь стать? Лорда Уолриша?

— Неплохо, — смеётся Леонто. — Вам стоило приберечь это для прессы.

— Для неё я придумаю что-нибудь ещё.

— Ничуть не сомневаюсь в вашей фантазии.

— Благодарю.

Пауза — как щелчок взводимого курка. Леонто облизывает тонкие губы, ехидно оглядывая профиль хмурого Тадеуша.

— Всё не могу понять, чем вы их взяли? Избирателей. Неужели пустым трёпом о правах северян?

Пытается вывести его из себя, понимает Тадеуш. Знает, на что давить, уж наверняка его светлость подсказал.

— Вероятно. Люди не хотят войны, к которой вы, с вашей-то радикальной программой, несомненно приведёте их в ближайший год. Я предлагаю им иной путь.

— То есть нападения на королевскую семью для вас совсем ничего не значат? Северяне первыми объявили нам войну!

Тадеуш окидывает его быстрым взглядом.

— Южане объявили её столетия назад, — произносит он негромко, — просто вели её не в открытую. Душить налогами — это тоже война. Дискриминировать по происхождению — война. Но я потушу угли, пока не разгорелся огонь… Худой мир лучше доброй ссоры.

— Ещё одна плакатная фраза. Её стоило сделать слоганом вашей избирательной кампании.

Тадеуш наклоняется к Леонто.

— А слоганом вашей, вероятно, стало бы «Эглерт — для южан»? Не так ли вас науськивает лорд Уолриш? Когда вы перестанете прятаться за ним?

Леонто надменно ухмыляется.

— А когда вы перестанете держаться за королевскую юбку?

Руки Тадеуша недобро подрагивают. Он берёт со стола чей-то исписанный лист.

— Это уж вовсе недостойно политика. Перестаньте, — отзывается он ледяным тоном.

— Бросьте, на правду не обижаются, — скалится Леонто. — Только слепому не ясно, что королева держит вас на крючке…

— Лучше замолчите.

— …Что вы — её верная собачка…

Пальцы Тадеуша лихорадочно комкают бумагу.

— …Её мальчик на побегушках. Тут нечего стесняться. — Он хрипло хохочет. — Мягкие постели в Серебряном дворце?

— Очень, — кивает Тадеуш и, резко бросившись вперёд и схватив Леонто одной рукой за шиворот, заталкивает ему в рот бумажный комок. Ошалелый Леонто давится и кашляет.

— Так лучше? — Встрёпанный как воробей Тадеуш наскоро приглаживает волосы.

— Вы… да вы с ума сошли!

— Мне показалось, вам стоит прочистить глотку.

— Что вы наделали?! — в ужасе восклицает Леонто, оглядывая помявшийся костюм. Тадеуш пренебрежительно отмахивается.