— Ну да, — сказал я тихо сам себе, — когда копаешь мягкую землю, пусть даже это мокрая глина, то все же это не сравнить с нашими каменоломнями. Ну да, все правильно.

Я бросил взгляд на свою позицию. Она была намного выше, чем точка Швецова, и ее просто не было видно, из-за окутавшего вершину горы тумана.

— Нет, — сказал я, — мне больше нравится быть выше. Не хочу торчать где-то на дне, и чтобы кто-то смотрел на меня сверху вниз.

Мое исследование позиции наконец-то привлекло чье-то внимание. Дверца блиндажа приоткрылась, и оттуда выглянула любопытная востроносая мордочка с безобидными голубыми глазами. Я изумился.

— Вы кто? — спросил меня обладатель острого носа. Он меня не знал. Впрочем, я его тоже раньше что-то не видел.

— Я к старшему лейтенанту Швецову, боец. А вообще-то я ваш КВУ должен меня в лицо знать, товарищ.

Дверца захлопнулась, послышались чертыхания, и через пару минут вылез сам Дима: небритый, помятый, но с неизменной ехидной улыбочкой. Он выставил голубоглазое чудо впереди себя. Чудо держало в руках треногу, а за спиной висел прибор.

— Вот ваш теперь Попов, — сказал Швецов, — забирай его вместе с ПНВ, и дуйте обратно.

Собственно говоря, надолго зависнуть у комбата я и не надеялся. Все-таки я его неплохо изучил. Но уж на десять минут-то погреться мог и впустить, жлоб этакий. Ни фига…

— Вообще-то, — сказал я со значением, — мне еще Пятницкий нужен, по личному делу.

Швецов хмыкнул, но бросил через плечо:

— Пятницкий на выход!

Через несколько минут я увидел заспанную и недовольную физиономию товарища Пятницкого. Он был явно раздосадован пробуждением, а потому взгляд, который кинул на меня, был хмур и неприветлив. Я усмехнулся. Плевать, как он на меня смотрит, пусть вернет мое добро, и думает обо мне все, что ему заблагорассудится.

— Где мой вещмешок, дружище?

— Не знаю. Я его отдал Солохе еще в день приезда.

У меня подкосились ноги. Так значит все это время мои родные вещички находились прямо у меня под боком! А я и не знал! А с другой стороны говоря, что-то не наблюдал я их, хотя мы и брезент с Солохи сняли и вообще там часто лазали. Ну ладно, во всяком случае у меня появилась зацепка. Уж у Солохина то я выясню, куда делась моя водка, мои банки с тушенкой и мыльно — рыльные принадлежности.

— Ладно, — сказал я вслух, — давай сюда вашего ночного снайпера и мы пойдем.

Голубоглазый выступил вперед и улыбнулся доброй швейковской улыбкой:

— Ну так идти прикажите?

— Идем, идем.

Строго говоря, можно было бы заглянуть на блок к Хакимову, но вся их гоп-компания меня не слишком вдохновляла. По крайней мере Бандеру я предпочел бы не видеть никогда, после одной неприятной истории с вещевым имуществом. Ну да бог ему судья, а нам пора домой.

— Как тебя зовут, воин Красной Армии?

Солдат подобрался, и вытянув руки по швам, представился:

— Евгений Попов, дальневосточник.

Это возбудило во мне нехорошие подозрения и я недобро спросил:

— А может, ты еще и сержант?

— Ага, — радостно кивнул мне Попов и осклабился, как будто сказал что-то приятное.

Ничего тут приятного не было. Там, в Хабаровске, их всех скопом загнали в артиллерийскую учебку, где они благополучно занимались парково-хозяйственной деятельностью до переброски на Северный Кавказ.

Само собой, никто градацией кадров не занимался, психологические свойства личности не изучал, и кому, спрашивается, это вообще когда-то бывает нужно? Итог можно было предсказать заранее. Печальный итог.

По прибытии к нам толпа так называемых «сержантов» быстро расслоилась. Наиболее активная и агрессивная часть заняла свою экологическую нишу, в основном паразитируя на своих менее пассионарных земляках, а другая часть та самая, непассионарная, попала под двойной гнет: собственных «пассионариев» и представителей местного населения, включая и ростовчан, и кубанцев. Ну, если сказать проще, то рядовые, вроде Солохи, строили и гоняли целую толпу таких «сержантов», как этот Попов. Происходила не просто так называемая дедовщина, крепко разбавленная землячеством, но и полная дискредитация табеля о рангах.

Уж сам-то Попов надеялся наверняка на лучшее на новом месте, потому он так радостно засобирался со мной на другой блок. А вот я так не думал, но ничего такого, разумеется, бойцу не сообщил. Этого еще не хватало!

Мы потопали обратно к развилке, а когда добрались до нее, то, не останавливаясь, отправились сразу же к нам наверх. Тягач я ждать не стал, и вообще думал, что он уже давно там. Интересно, взял Романцев на меня завтрак или нет? Когда мы доберемся до вершины, есть мне будет хотеться очень сильно, я в этом уже не сомневался.

Чуть в сторону от развилки, по дороге в Ведено, метров через двести триста из горы бил родник. Прозрачный и ледяной. Под струю было подставлено большое железное корыто, откуда воду можно было черпать. Каждое утро саперы расчищали дорогу к роднику от мин, а у меня постоянно возникал вопрос: ну когда и кто их успевает ставить? Ведь каждое утро! И вроде бы простреливаем ночью эту зону, и вообще недалеко от позиций — как умудряются? Умудрялись как-то.

Несколько мгновений я колебался — может быть свернуть, набрать воды во фляжки? Но потом все же передумал: тащиться туда, потом обратно, а еще на гору лезть… Итак уже прошел прилично… Обойдусь.

Попов вообще моих размышлений не заметил, как пыхтел за спиной, так и продолжал пыхтеть.

Однако около спаленного дома он озадачил меня просьбой:

— Товарищ лейтенант, разрешите обследовать помещение?

— Чего? — спросил я, — что значит — обследовать? Зачем? И вообще, как ты себе это представляешь.

— А я охотник, таежник. Следы читаю, белке в глаз попадаю. Разведка это моя стихия.

Я обомлел, а потом снова заколебался: а что, если и вправду пустить солдата на обследование. Вряд ли он что-то найдет, после того как сам протрезвевший Садыгов полдня искал в пепле руины доказательства причастности хозяина дома к боевикам. Ничего не нашел. Утешило его только то, что именно где-то в этом месте каждую ночь в ночные приборы наблюдали зеленые круги от вражеских ПНВ. По рассказам самих наблюдателей вся местность вокруг нас по ночам просто кишела этими зелеными пятнами. Поэтому папоротник очень рассчитывал на показания наблюдателей и позицию отцов — командиров, если хозяин дома пойдет в суд.

А вот у меня после всех вышеописанных наблюдений появилось очень большое недоверие к этой нехитрой методике определения противника. Получалось, что чуть ли не поголовно все местные боевики были вооружены приборами ночного видения, в которые и изучали нас каждую ночь.

И где тогда, спрашивается, снайперский огонь, которого все так боялись? Какого черта осматривать нас каждую ночь так подробно, зачем еженощно ставить мины, которые утром все равно снимают саперы?

Почему они нас не трогают? В чем дело?

Был разговор, что этот перевал можно и обойти, ничего страшного, и все караваны уже давно идут в объезд. А чего мы здесь тогда торчим? В ответ кто-то в темноте сказал, что, во-первых, намного дольше проезжать, а во-вторых, может быть где-то там с них, с чехов, стригут подорожные во всех количествах и во все щели.

И вообще нечего умничать, закрыли перевал, выполняем задачу, потерь нет, и радуйтесь, идиоты, и не ищите себе на жопу приключений.

С этим было трудно не согласиться.

В общем, я сказал Попову, что нечего там лазать по грязи и пеплу. И, кстати, если он не слишком сильно против, то буду называть его Папен. Был такой кудрявый нападающий в сборной Франции, и вообще звучит приятнее и приличнее, чем его собственная фамилия. Насчет «приличнее» он не врубился, но объяснять ему лингвинистические тонкости я не стал. Тем более, что мы уже пошли в гору, и дышать стало тяжелее. Я чувствовал это не только по себе, но и по учащенному дыханию Папена.

Звук, который возник позади нас, честно говоря, заставил меня приободриться — это был явно наш тягач. Хотя Гусебов и не обещал довезти меня обратно, но все же я рассчитывал прицепиться к его технике. Или, по крайней мере, потом, при случае, пристыдить. Поэтому я очень удивился, когда прапорщик накинулся на меня с упреками: