Был слух, что хлысты питались мухами. Их в тоннеле было много. Говорят, кто-то сидел перед тоннелем с биноклем и видел, как мухи садятся на чёрные стебли и тонут в них, будто камешки в тёмной воде. Это могло быть правдой.

Десятиметровый тоннель, что проходил сквозь жилой дом, считался самым опасным местом в Городе. Неужели Бог об этом не знал? Но вёл он себя так, будто видит хлысты в первый раз. Когда он подошёл к тоннелю, черные прутья дрогнули и издали звук, похожий на гремучую змею.

Так говорил Егор Никишин, который стоял ближе всех. Егор здорово пил. За годы, проведённые в Городе, он пристрастился к бордельскому ликёру, но ему можно было верить.

Бог долго стоял у входа, присматривался, вертел головой. Было ему интересно, что это за существо. А потом он вошёл. Медленно шагал, переступая через кости и зловонные останки.

Хлысты вытянулись к потолку. Они не тронули Бога! Они шевелились, но не нападали, не стегали, а только выпрямлялись и провисали. Хлысты будто не хотели, чтобы Бог прикасался к ним. Но он всё рано тронул один из прутьев, потом посмотрел на свою руку и вышел из тоннеля. Целый вышел! Никто не мог поверить своим глазам.

Все остались стоять, и только Никишин пошёл за ним следом. Он уже несколько дней преследовал его и научился себя вести, чтобы Бог не заставил его замирать – держался на безопасном расстоянии.

– Поговори со мной, – просил Егор Никишин. – Мы имеем право знать! Мы должны знать!

Бог не обращал внимания на Егора, если тот не подходил слишком близко и не пытался заговорить с ним слишком часто. Но к концу четвёртого дня Бог обернулся к Никишину и, тяжело вздохнув, спросил:

– Что ты за мной ходишь? Чего тебе надо?

Никишин вдруг почувствовал себя грязным, заросшим и страшным. Ещё и разжирел в последние пару лет – совсем себя запустил.

– Почему ты не хочешь говорить с нами? – Егор не придумал ничего лучше, чем спросить это.

– Мне до вас нет дела, – устало ответил Бог. – Перестань за мной ходить, а то я тебя убью.

– У меня есть к тебе вопросы, – кричал Никишин. – У всех у нас есть вопросы к тебе! Мы имеем право знать!

Был вечер, и фонари ещё светили тускло. Освещение в городе всегда загоралось постепенно – чем темнее, тем ярче. А в ту минуту свет еле теплился, и всё вокруг казалось чёрно-серым.

– Хорошо, я поговорю с тобой, – сказал Бог, не оборачиваясь и не сбавляя шага. – Только бы ты потом не пожалел.

Егор Никишин не ожидал такого и больше ничего не мог сказать. Может, он и не хотел, чтобы Бог с ним говорил, а только надеялся, что он его пристрелит? Никишин и забыл, о чём хотел спрашивать Бога, так был потрясён его согласием.

– Идём, идём со мной, – звал Бог и шёл вниз по улице мимо окраинных брошенных домов туда, где Город граничил с пустыней.

Никишин подумал, что сперва бы ему побриться и принять душ. Не мог же он предстать перед Богом в таком жутком виде.

Противоположность любви – не ненависть, а равнодушие. Егор Никишин не помнил, где вычитал или услышал эти слова, но их будто выжгли клеймом на его груди. Равнодушия он хватил сполна. Уж лучше бы ненависть!

Он был человеком-невидимкой для девушек, которые были ему симпатичны. И это бы не причиняло столько страданий, если бы Никишин рожей не вышел, например. Нет, лицо у него было вполне симпатичное и рост что надо. Только девушек, в которых влюблялся, не интересовали мужчины вроде него.

Егор Никишин считал себя романтиком. И свою страсть к убийствам он тоже романтизировал. Ведь если бы не эта страсть, ни одна из его возлюбленных так и не узнала о том, какие чувства в нём разбудила. Разве это честно?

Егор был убеждён, что каждому человеку нужно пройти несколько важных этапов, чтобы созреть. Первый этап он прошёл, когда у него в юности ломался голос. Второй, когда отслужил два года в армии. Третий, когда стал жить один. И четвёртый, когда впервые убил девушку. Или как он говорил «разорвал связь».

Никишин не считал себя психопатом. Он думал о себе как о человеке с необычным опытом, но не лишённом чувств. Ведь он, как и все, любил и страдал. Страдал с самого детства.

Егор рос с одной матерью, и она была с ним строга. Они жили в доме цвета бетона в частном секторе, над которым проходила высоковольтная линия.

Мать Егора не терпела ошибок, и любой проступок оборачивался неприятностями для мальчика и припоминался множество раз.

Ещё у матери был бзик – она не любила ничего выбрасывать. Когда в одной из комнат был ремонт и рабочие прикрутили новые плинтусы, мать запретила выбрасывать старые. Деревянные плинтусы с торчащими гвоздями она расставила по углам. В углах всегда что-нибудь стояло. Отцовские удочки. Отец умер, когда Егору было два года. Удочки нельзя было выкидывать – не в память об отце, а просто нельзя выкидывать. Ничего нельзя выкидывать. Всё нужное!

Даже вентилятор, сломанный напополам, даже табурет без одной ножки. Когда Егор был ребёнком, это терпелось, но чем старше он становился, тем сильнее поведение матери сводило его с ума.

Не то чтобы вещами был завален весь дом. Однако барахла было достаточно, чтобы мозолить глаза. Никишин и друзей домой не приглашал – стыдно.

Был в отношениях Егора и матери такой эпизод: он вернулся из армии. Мать смотрела на него иначе, сказала, что он похож на своего отца. А тут ещё мать сломала ногу и почти всю зиму еле-еле ходила на костылях. Егор ухаживал за ней, и казалось, что она была готова смягчиться и уступить сыну роль «хозяина в доме» или хотя бы воспринимать на равных. Но негодный сын снова сделал ошибку.

Как только мать поправилась, она поехала отдыхать в санаторий на лечебные воды. Городские друзья Егора стали проситься к нему в гости. Но как их приведёшь в такой бардак? Никишин затеял уборку. Прежде всего разобрал заставленные углы. Сначала хотел спрятать хлам подальше, но все кладовые были и так завалены. И Егор выбросил старые плинтусы, удочки и материны костыли, которые тоже заняли один из углов. Он был рад, что избавился от костылей. В доме, где люди здоровы, не должно быть того, что напоминает о тяжёлых травмах.

Егор и его друзья хорошо повеселились, пока мать отдыхала в санатории, а потом она вернулась и начался кошмар.

«Ты сошёл с ума?! Как ты мог выбросить костыли?! Они стоят денег! Я бы могла их отдать! Не имей привычки ничего выкидывать! А если что случится?! Возвращай мне костыли!».

Костыли! Костыли! Костыли! Мать не могла успокоиться целую неделю. Каждый день напоминала сыну о проклятых костылях. Она снова смотрела на него как на негодного подростка и больше никогда не сумела разглядеть в нём взрослого мужчину.

На следующий день рождения Егора, мать пожелала ему, чтобы у него «прибавилось мозгов». Когда он спросил, почему она так груба с ним в его праздник, мать ответила: «Егор, ну как ты додумался мои костыли выкинуть?».

Никишин понял, что эта женщина никогда не простит его. Он прожил в доме с матерью ещё десять лет, а потом случилось невообразимое. Мать стала жаловаться на частые головные боли, а потом начались обмороки. Она падала на кухне, когда мыла посуду, падала с лестницы и когда работала в саду.

Ей посоветовали лечь в больницу на обследование. Мать долго не соглашалась. Егор думал, что это потому, что она не хочет оставлять его одного в доме. И правда, когда мать всё-таки собралась проверить здоровье, она тысячу раз брала у сына обещание, что он не тронет ни одну из её вещей. Егор клялся, что не прикоснётся ни к чему в доме. Он боялся эту женщину.

Прошло три дня, а Никишин не навещал мать в больнице. Всё собирался, но не мог. А потом ему позвонил врач и попросил прийти в больницу для беседы.

Пожилому лысоватому доктору было не в первой сообщать родственникам плохие новости, но молодого человека он решил пощадить. Всё-таки у тридцатилетнего Никишина никого, кроме матери, не было. Врач долго и запутано что-то объяснял, изображал сочувствие. В конце концов Егору это надоело, и он призвал старика не ходить вокруг да около.