Доплёлся я до калитки, вхожу. Смотрю, а хозяин вещи мне выставил: чемодан и две стопки книг. Сам же стал разговаривать со мной через открытое окно. Слышно было звяканье ложек и вилок, жикали ножики по тарелкам.
- Лебедь ваш в сарае, извольте забрать. И велосипед. Ступайте и не серчайте на меня, господин Плетнёв, два месяца жду от вас уплату, - лицо Кускова торчало румяное и приветливое между гераней, красной и белой, в руке оладья с вареньем, другая рука занавеску - раз и прикрыла.
"Красная герань от ушной боли, белая - потому что красиво, маменька ещё оставила", - говорил каждому новому постояльцу Кусков.
- Подождите, Василь Дормидонтыч! - завопил я, вдруг представив, что сейчас придётся идти по улице, по жаре, с лебедем, велосипедом, чемоданом, книгами и искать квартиру. - Вчера покупатель велосипед смотрел, обещал сегодня прийти...
- И позавчера приходил! И поза-позавчера! Вот заплатит, и приходите, всегда рад! А то лебедя своего продайте на пух, толку больше будет, - возник перст указующий в прорехе занавески вместе с жующим голосом...
Тут напала на меня вредность, и я больше не сказал ни слова. Забрал лебедя Веню, две стопки книг, чемодан, велосипед и пошёл. Велосипед я берёг - вдруг покупатель объявится - нашёл я его на свалке у мануфактуры Савина, цепь у него порвана была. Там же нашёл часы-скворечник, снял цепь от гирь и отремонтировал.
Велосипед побрякивал по мостовой, чемодан по коленкам бил, Веня телепал за мной медленно и уныло. Оно и понятно, какой из рождённого летать пешеход? Да никакой. Так мы и шли.
На нас оглядывались. Веня ведь не на привязи шёл, кто же ездового лебедя просто так водит. А он ко мне привык, я его ещё маленьким купил. Мамашу с папашей продали, выводок их потом, как положено, за полцены оптом пристраивают. А опт не удался, Веня один в гнезде рос. Вот и получился он ни уму, ни сердцу, как выразился продавец. Одного ездового брать нет смысла, их для упряжки сразу тройками растят, чтобы привыкали друг к другу, и даром отдавать тоже не резон. "Подрастёт, на пух сдам", - стращал продавец зевак. Из зевак был один я... Так Веню и приобрёл. Он уж с меня ростом вымахал, телепал и по макушке меня иногда клювом щипал. Злился, что идти приходится.
- Ничего, вот сейчас квартиру найдём, и я тебя погулять во двор выведу, там и полетаешь, - говорил я, читая объявления на каждой афишной тумбе.
Но ничего не попадалось с оплатой в следующем месяце, а сейчас денег у меня не было.
Так мы прошли два квартала, миновали перекрёсток, и тут нас чуть не снесла тройка Луковицкого сына. Экипаж пронёсся, лебеди красавцы в небо рвались, да только кто ж их отпустит. Мой Веня шею вытянул, крылья расправил, за ними пошёл... Смотрю, а он с той, что пониже всех в тройке шла, с серой шейкой, глаз не сводит...
И тут велосипед у меня из рук выдернули. Вместе с чемоданом и книгами, на велике притороченными...
Оборачиваюсь, а двое мальчишек в разные стороны прыснули. Один на велик сел и погнал, другой, с чемоданом, между домами нырнул. На велике-то совсем мальчишка. Босой и вихрастый. Он оглянулся, показал язык и припустил ещё быстрее. Я рванул за мальчишкой:
- Цепь... Цепь там слабая, порвётся, свалишься! Не гони....
Оглядываюсь, вижу, что Веня мой на взлёт пошёл, за серой шейкой, значит, погнал. Беда...
Плюнул я на велосипед с чемоданом, и за Веней.
За мной бросились, потекли по пыли змеи бродячие, шипели и дёргали головами, а я за Веню переживал. Он гордо реял на бреющем, а лебедица-то эта возьми и потянись к нему. Луковицкий заругался и как огрел Веню плетью. Смяло лебедя моего, рухнул он как подкошенный.
- Ты чего ж творишь, гад! - крикнул я.
Уже в паре шагов был, а экипаж за угол свернул. Не догнать! Не едет, летит тройка. Да и Веня как раз крылом дрыгнул.
- Ты мой хороший, живой, - прошептал я, - подожди..
Подтянул его к себе, поднял на руки, а он здоровенный, крылья свисли, по земле волочатся. Иду, плечи ломит, слёзы градом сыпятся. Уткнусь в Веню, в перья его, опять иду. Сам не знаю, куда иду, в городе все дороги ведут на Набережную. А в Сиреневом переулке, что рукой подать от пристани, живет Маша, Мария Ильинична Корнеева.
Конечно, я мог бы отправиться на Сиреневую улицу. Но посреди ночи? Маша Корнеева жила с матушкой и старым попугаем во флигеле. Матушка отправляла дочь за вишней, или малиной, или клубникой к дачникам. И варила варенья в медном тазу. А варенья продавала на базаре их нянюшка. Тем и жили. Да ещё пенсией, оставшейся от мужа, доктора Корнеева. Нет уж. Хоть и трещала голова, и я плохо соображал, и Веня постанывал от боли, или посвистывал, или делал что-то очень похожее, но к Корнеевым я не пошёл. Это же страшно подумать, сколько вопросов вызовет мое появление у Маши. А у ее матушки?! К свадьбе примется готовиться, не меньше. А мне не до того, какая свадьба... у меня даже курицы завалящей нет, чтобы от крыльев избавиться. От них все беды, вот и Веня... а как шёл на бреющем, по-над мостовой!
Можно бы пойти к Ваньке Куролесову, но тут я опять про курицу подумал, и к Куролесову тоже не пошёл.
Так и добрались мы с Веней до берега уже по сумеркам. У реки хорошо, тихо, лишь волна на берег иногда набежит. Да и не волна, так, рябь от ветра вечернего. Положил я Веню на песок, давай шалаш восстанавливать. Старый шалаш, только мы про него и знали. Здесь всегда была наша нора. Вообще ее Куролесов так назвал и забыл давно уж, да и я забыл, а сегодня ноги сами привели. Мальчишками часто сюда убегали, рыбу ловили, змей с нами один все увязывался, Бубликом звали. Свернётся колечко на колечко, а мы карабкаемся, крепость наша была... Вот я дурак! Тут же у нас тайник был! Я принялся рыть песок, перекладывать коряги... промерил весь пляжик на четвереньках, вставал и стоял, закрыв глаза. О! Под теми кустами... бросился, а кустов нет. Дерево поваленное. Всё равно там и оказался тайник. Три серебряных, один золотой, пять грошей... Три серебряных, один золотой, пять грошей...
Я зажал их в ладони, свернулся рядом с Веней и затих, слушая шум реки, шорох перьев Вени. Не мог уснуть. Ночью ни один лекарь ездовую птицу лечить не будет. Нет, не будет. Утром пойду. Три серебряных, один золотой, пять грошей. В самый раз, чтобы крылья обрезать. Обрезать подчистую и не думать больше о них. Обрезать и не думать о них больше. Какие они будут. А вдруг как у Вени?
