Сом, откормленный, ростом с меня, лежал на мелководье. С мостика-горбушки в мельтешащей подводной траве и бликах можно запросто разглядеть всё стадо. На мостике столпились зеваки. Ярмарка близилась к концу, и все сделки или уже состоялись, или перенесены назавтра, народ бродил по рядам сонный с пирогами и ватрушками в руках, с покупками под мышкой, таща гуся или куря на привязи. Бродячие змеи тащились по обочине, сворачивались буртами, поджимали оттоптанные хвосты. К обеду стало теплее и они повылазили на солнышко из всех щелей и клянчили теперь, заискивающе высунув языки.

  - У Прокопия Юрьича славно здесь всё устроено, - трещал Петровский, свесившись с перил, бросая недоеденную булку в воду. Сом лениво вильнул тушей, мотнул башкой в сторону булки, поднял муть. - Но всё-таки как же повезло! Место при дворе, своя ресторация!

  - Повезло?! - воскликнул я. - Вы когда-нибудь бывали в мясницкой? В разделочной? Это труд уважаемый, да, с отменными отбивными, не спорю. А повезло - это ведь лебедь в небе, мечта, удача!

  - Да вы поэт, господин Плетнёв, поэт, как вы молоды! - расхохотался Петровский, уронив пенсне и подхватив его уже на животе, туго обтянутом парчовой жилеткой.

  - Вы не изволили видеть-с, какие мозоли у лебедей после пяти лет хода в упряжке, - проворчал Кулешов, приказчик из портновской лавки. - Нам на шубы ездовых часто сдают, на пух-с.

  - Но как красиво тройка мчится, дух захватывает! Да мы и на кобчиках, и гусях ничего, ездим-с, - невразумительно хохотнул галантерейщик Веденеев, стоявший во втором ряду зевак.

  - Хорошего ездового гуся поискать ещё, - крикнул Петровский, покосившись на Веденеева, перекрикивая шум рыбин, плескавшихся внизу возле остатков булки. - На лебедях это только Корниловы да Луковицкие могут себе позволить! Я вот к вашим страусям приглядываюсь, Савва Андреич. Они в наших краях не помёрзнут?

  - Ну что вы, страус птица выносливая, к тому же у меня страуси породы морозоустойчивой, якутской, у них ноги - во! Пуха в три раза больше, чем с гуся! - с достоинством огладил бороду господин Минин.

  - Вы пойдёте сегодня на гонки страусей? - спросила меня стоявшая рядом, улыбавшаяся, глядя на блики на воде, госпожа Павлова.

  Муж её шествовал от собственной кондитерской с леденцами и двумя сыновьями, пяти и семи лет.

  Сейчас примется угощать всех сахарными петушками, - подумал с тоской я и рванул от перил, по горбушке мостика.

  - Нет! - крикнул я. - Не люблю. Извините!

  - Да за что же, бог мой, извинить! У нас сегодня рыбки сахарные, не хотите? - улыбалась госпожа Павлова.

  Я махнул рукой, нырнул в толпу. Всё в голове моей смешалось: петушки, гонки, крылья, сомы эти, вьющиеся под водой, жара и множество людей, разговоры гудели над водой будто пчёлы в улье.

  Пошёл через толпу. По небу летали воздушные змеи, много. Красиво. Всегда люблю, когда запускают воздушных змеев. Но сегодня мне было не до них. Когда режутся крылья, говорят, всегда делается ни до чего. Какие они будут? Останутся недоростками-кочерыжками на плечах, вымахают в три метра, или так и не вылезут, и станут горбом? Вечно с ними что-то не так. Но, слушая других, глубокомысленно рассуждая, в крыльях ли счастье и почему люди не летают, почему мы, как... страусы эти... а не лебеди... совсем не представляешь, как это всё на самом деле. Зло брало. Да не нужны они мне, эти крылья, чёрт бы их побрал. Мне и так хорошо. Так нет ведь, лезут... Удалить их, как все. Все их удаляют потихоньку.

  "Чтобы конфуза не вышло, сынок, убрал, а ну как кочерыжками чёрными останутся? Позору не оберёшься. Ведь скажут, душой не вышел, завистлив, труслив, мелок, жалок, или ещё что. Опять же оставь их, а они вымахают, да не приведи бог, красивые, а я не оправдаю. Кто я... обычный механик с мануфактуры Савина, поди и мелок, и жаден, и завистлив, сам-то себя не замечаешь... Скажут, такой-сякой павлин. Забоялся я. Ты меня прости, и поведать тебе, сынок, не могу даже, какие они крылья", - сказал отец перед самой смертью, улыбнулся, растерянно поведя руками по одеялу, и помер.

  Плечи ломило, голова раскалывалась. Не помогали ни средства аптекаря Голубева, ни водка (вчера принимал, по рецепту Куролесова Ваньки, с огурцом, солёным и свежим, с икрой ежиной и без, с расстегаями и ухой, никакого толка).

  - Гильотина тебе в помощь, так ещё долго будет, пока не прорежутся. Я не утерпел, на пятый день сдался, курочку зарезал и к эскулапу отправился, - заржал Куролесов, когда прощались возле седьмого кабака, уже на рассвете. - О! Говорят, в очереди на гильотину с крыльями только в самые первые дни шли, больше ни у кого не было...

  На работе, на ткацкой фабрике "Уток" господина Савина, меня ждали сломанные спицы станка номер два, пустой цех по причине простоя машины и мрачный взгляд господина Савина.

  - Почему изволите отлынивать, господин Плетнёв? - спросил хозяин, потея и настырно не вытирая пот, катящийся градом по его круглому лицу.

  - Как же я отлыниваю, если я уже здесь, - ответил я, еле слыша его из-за гудения в голове по причине прорезания крыльев. Но не мог же я ему сказать про крылья. Как же тут скажешь про крылья, если тут вопрос про деньги. Нельзя про крылья, когда про деньги, это я знал наверняка.

  - Если вы думаете, что вам замены нет, то зря вы так думаете, очередь во дворе, - тем временем настаивал занудно Савин.

  - Конечно, очередь, - ответил я, глядя в пустой двор сквозь усиженное мухами окно.

  - Вы всё паясничаете.

  - Нет, я собираюсь лезть в станок.

  - Похвальное желание.

  Так мы с ним и разошлись. Он поехал домой. А я полез под спицы, добрался до движителя, понял, что он сгорел, и был уволен.

  К дому на Никитской, где снимал две комнаты, я пришёл уже, не помня себя от боли. Бабка Полина, соседка, сидела на лавке и сказала мне, покачав головой:

  - Как ты шёл, рыба моя, как ты шёл, не иначе, крылья режутся.