Тогда я выхватил из-за пазухи нож, вложил его в ладонь своей супруги и приставил к своему сердцу.

     – Ну, давай. – Сказал я. – Покончим же с этим недоразумением раз и навсегда, здесь и сейчас. Убей меня, раз я такое ничтожество. Избавь и себя, и меня от страданий разом, ибо без вас мне жизни нет.

     И я не блефовал, уверяю вас. Я был в таком эмоциональном возбуждении, что готов был принять смерть из рук любимой женщины – лишь бы она больше не мучилась.

     Что же до Румелии, то она и без ножа запросто бы меня прихлопнула (одной левой, при её-то силе, божественно-атлантической природе); но сейчас она была слишком в себе (или наоборот, не в себе) и не та, что раньше.

     – Уходи. – Выдавила из себя супруга. – Уходи немедля, пока я не наделала глупостей.

     И я оставил её на некоторое время, но позже вновь разыскал её. Потому что я не мог иначе, понимаете? Мы не только в радости, но и в горе должны быть рядом, помогать друг другу. Да, в прошлой жизни я был амёба, эгоист, и Бог знает, кто ещё – но я нашёл своё счастье, и просто так сдаться, упустить его я не смел. Я должен, обязан поддержать ту, что избрала меня в спутники жизни. Посмотрите, посмотрите на фауну: лебеди, киты, ламантины до последнего вместе; даже после смерти своего партнёра они рядом с ним. Вот это любовь, вот это привязанность, вот это преданность.

     Я обнял свою женщину, и поцеловал её. Я дал понять, что не брошу, не оставлю её в любом случае. Она затихла, немного успокоилась.

     Я не знаю, какая гадина причинила нам вред; у меня не было здесь врагов. Ни с кем за последнее время я не ссорился. Поэтому я тем более не мог понять, кто мог похитить (и/или) убить наше беспомощное, беззащитное дитя. Да, я не люблю детей; да, мне претило с ними возиться. Но я пересилил себя, своё эго, и изменился. Я возлюбил свою малышку, свою девочку, и всё для неё делал.

     Я вырезал из дерева для неё куклу Барби (древние атланты не оценили, пришлось переделать в Афину); я вытесал из камня каких-то животных. Я брал ребёнка на руки и шептал сказки, пел колыбельную. Она тянулась ко мне ручками, и я был на седьмом небе.

     А теперь… Где это всё? Чёрный для меня день, хотя прошло уже три недели, как мы осиротели.

     Я наивно считал, что на этом наши беды закончатся… Как же я ошибался!

     Я находился на побережье. Что я там делал – уже не помню. И тут я увидел белый дымок. Там, вдали, за морем. Меня это насторожило. Вообще, в последнее время я только и делаю, что настораживаюсь! Как мне всё это надоело.

     Будь у меня при себе сотовый, я бы набрал Архонта и поделился с ним увиденным. Но ждать пришлось до самого вечера.

     – Ты уверен? – Спросил атлант.

     – Абсолютно.

     – Ну, судя по карте, в той стороне у нас Критис, и этот ваш… Который ты называешь «Санторин».

     – Что бы сие могло означать?

     – Гора богов, мой юный друг; похоже, что она проснулась.

     Меня передёрнуло.

     – Олимп? Но он же находится на материке!

     – Это другая гора богов. – Кажется, Архонт обиделся.

     Назавтра (благо, был выходной) я снова отправился к берегу. Подзорная труба, в отличие от карты, при пересечении портала не потерялась, и сейчас я напряжённо вглядывался вдаль.

     – Что ты видишь? – Полюбопытствовало Маленькое Зло. Оно бы залезло в трубу, если б могло.

     – Да ничего хорошего. – Объяснил я. – Это вулкан.

     – Ну и что?

     – А ничего; только вот именно при извержении вулкана на Санторине погибла целая цивилизация; ушла целая эпоха. Минойская культура была уничтожена; Атлантида автоматом ушла на дно морское…

     – А с чего это ты взял, что именно мы застанем это бедствие, этот катаклизм? Ты даже не знаешь точно, какой сейчас год.

     – А потому что так всегда, когда речь идёт обо мне. «Закон подлости», знаешь? Всегда именно в моё присутствие что-то случается и происходит, как злой рок, как напасть. Не уйти, не скрыться.

     – Дурные мысли притягивают зло. – Заметил мой питомец. – Не накаркай.

     «Да тут хоть каркай, хоть не каркай», подумал я. «Всё одно, и конец неизбежен».

     Предчувствие меня не подвело: белый дымок сменился чёрной копотью. Пепел и гарь витали в воздухе. Шестое чувство не обмануло меня, а среди атлантов началась паника.

     Теперь на меня смотрели косо все; когда я шёл по улице, на меня показывали пальцем.

     – Буревестник! – Процедил один.

     – Прочь с дороги! – Не поздоровался другой.

     Я – к Архонту, но и в его доме иссякла всякая надежда; мне явно были не рады.

     – Больше всего атланты не выносят неправду. – Укоризненно, с порога заявил мне древний грек. – Ты лжец и обманщик.

     – Да вы все что, белены, объелись, что ли? – Чуть не заревел я, как девчонка. – Я-то тут при чём?

     – При том, – Наступал мой друг. – Я же спрашивал тебя! Спрашивал или нет? Я спросил однажды: «Может быть, ты что-то знаешь? Может, ты что-то недоговариваешь?».

     Намёк был ясен; отвертеться не удастся.

     – Выслушай меня! – Чуть не плакал я.

     – Проваливай! – Ответили мне, и захлопнули дверь.