Эти воспитанные местные жители уверили меня: их больше интересует общественная польза, а не личная власть, и все же, чтобы присоединиться к «Вафд», следовало добиться власти.
— Они преуспели, бросив вызов британцам, потом они бросят вызов королю и его министрам и в итоге построят собственную династию. Они понимают только язык силы. Нам нужно больше политиков английского типа, которые в основном интересуются социальными вопросами: гигиеной, уличным освещением и похоронами для бедных. Возможно, это скучные люди, но очень деятельные, верно? — так рассуждал мистер Ахмед Мустафа.
Он вместе с компаньоном, мистером Махаребом Тодрусом, провел два года в Англии, чтобы научиться «языку и правилам бизнеса». По их словам, к ним относились вполне прилично; гости с удовлетворением обнаружили, что многие англичане, принадлежавшие к высшим классам, могли отличить египтян от черномазых. Им повезло, у них хорошие связи. Их дядя Юссеф был постоянным посетителем Букингемского дворца и Даунинг-стрит, десять[485], и, конечно, это позволило им проникнуть в лучшее общество.
— Торговля подрывает классовую систему, вам так не кажется?
Они спросили, что привело в Луксор меня. Я ответил, что у меня здесь сразу два дела. Мне предстояла встреча с другом, высоким джентльменом, славянином, возможно, носившим арабскую одежду. Я был сценаристом и актером в кинокомпании, которая завтра начнет здесь съемки. Мои новые знакомые оказались впечатлены. «А это триллер? Вы знаете Секстона Блейка?» Они уже слышали о Ститоне и были польщены, что встретили такого человека, как я, который мог дать консультации касательно их незначительных проектов. Они предположили, что их аттракцион также в определенной степени связан с театром. Я ответил, что как-нибудь в другой раз буду счастлив помочь им. Однако тем вечером мне в первую очередь требовалось разыскать друга. Эти добросердечные люди решили мне помочь. Понимая, какое преимущество мне дадут спутники, свободно говорящие на английском, арабском и некоторых местных диалектах, я принял их предложение, хотя уже чувствовал угрызения совести: у Коли могли быть причины для того, чтобы избегать встречи со мной. Когда мы покинули первый из нескольких баров, я сказал своим знакомым, что, вероятно, лучше заняться поисками в другое время, но они стали настойчивы. С той отвагой, которую проявляют мусульмане, дорвавшись до алкоголя, они осушили несколько стаканов местного бренди. Мне тогда пришло в голову, что ислам, как никакая другая религия, ясно отражает предубеждения невротичного и фанатичного варвара. «Подчинения» можно, по-видимому, добиться только при помощи «подавления». Или все они втайне стремятся к подчинению, создавая проблемы и устраивая конфликты, как в садомазохистском браке? Ислам — религия людей, которых влечет поражение. И все мы знаем, насколько опасна такая религия, когда власть, действующая из лучших побуждений, не угрожает, а стремится к компромиссу. Я писал об этом в Министерство иностранных дел. Мир был бы сейчас совершенно иным, если бы Франция и Великобритания придерживались первоначальных планов в Суэцком вопросе. Феллахи замечают только мундиры, а не лица тех, кто носит эти мундиры.
Чем больше пили мои спутники, тем более темные и мрачные бары они выбирали. Думаю, они пытались разыскать какой-то особый бордель, но я не вполне понимал, чего именно они хотели. Они, однако, уверили меня, что граф Петров непременно окажется в подобном месте. Европейцам особенно нравились эти учреждения. Люди, по их словам, будут не так осторожны, если именно я спрошу, где находится такое заведение. Их самих могут просто принять за офицеров полиции. Но нужный бар разыскать никак не удавалось. Уже почти рассвело, когда я внезапно очнулся. Я проявил не только глупость, но и эгоизм, выкрикивая Колино имя по всему Луксору. Мои спутники уже почти не могли разговаривать связно; я понимал, что мы находимся где-то в предместьях города и отсюда не так уж трудно вернуться к горе и «Зимнему дворцу». В случае необходимости я мог остановить ближайшую коляску. Эти «конные такси», как я слышал, до сих пор занимают ключевое место в жизни египетских городов.
Улицы освещало только слабое жемчужное сияние приближавшегося рассвета, а населяли их в основном собаки и кошки, которые появлялись каждую ночь и на свой скотский лад подражали дневным повадкам людей. Я мог представить, как они препираются и меняются какими-то гнилыми отбросами, засиженными мухами объедками, подражая ритуалам, которые проделывали их хозяева, когда перепродавали разное барахло или каких-нибудь несчастных ослов, покрытых слоем грязи, чтобы спрятать болезнь. И все же эти ночные обитатели улиц были лучше воспитаны: никто из них не пытался преградить мне путь. Скоро я завидел впереди знакомый шпиль мечети. Судя по всему, я находился неподалеку от Луксорского храма; отсюда я мог легко добраться до отеля. Возможно, Коля скрывался в мусульманском облачении. Неужели мой друг так хорошо замаскировался, что смог по своей воле проникнуть в запретные убежища верующих? Меня клонило в сон, и зрение затуманивалось. Спиртное, выпитое в компании новых египетских друзей, все-таки подействовало.
Ноги мои слабели и двигались, не подчиняясь приказам мозга, но разум все еще оставался ясным, и я решительно направился к мечети; я даже перебрался через высокую стену, чтобы не обходить ее, рискуя потерять из виду единственный ориентир. Я легко перемахнул через преграду и оказался в залитом лунным светом мире, который мог изобразить какой-нибудь кубист. Когда рассвет стал бледно-голубым, я увидел, что эти безумные угловатые конструкции составлены из каменных блоков, которые сваливали здесь на протяжении долгого времени, разрушая здание в поисках строительных материалов, сокровищ или бессмертной славы. Спотыкаясь об огромные камни, я наконец заметил высокие колонны самого храма и ступил, как мне показалось, на твердую поверхность, но тотчас повалился вперед и с громким криком приземлился на обломок колонны, лежавший там, где его оставило время либо какие-то давние или недавние вандалы. Мой крик эхом разнесся по всему храму, превратившись в странную, почти сладостную мелодию, в которой сочетались невинность и скорбь — как будто ребенок оплакивал свою неизбежную смерть. Звук собственного голоса заставил меня содрогнуться от ужаса. Мое сердце забилось быстрее, паника усиливалась, и я поднялся на ноги и помчался вдоль длинного ряда темных сфинксов к воротам, через которые я перепрыгнул, пока сонный сторож кричал на меня на арабском. Над рекой зарозовел рассвет, и пальмы из черных стали темно-зелеными; отовсюду послышалось птичье пение. Вода делалась все светлее и ярче, птицы уже носились над ней в легком тумане, а белые паруса колыхались под слабым прохладным бризом. Лестница «Зимнего дворца» напоминала древние чудеса. Я услышал призыв муэдзина к первой молитве. Я знал слова наизусть. Allah akhbar, Allah akhbar. Ash’had an la ilah ilia ‘llah we‑Muhammad rasul Allah. Ash’had an la ilah ilia ‘llah we‑Muhammad rasul Allah. Hay’y ila s’salat hay’y ila l-felah. Hay’y ila s’salat hay’y ila l’felah. Es-salat kher min en-num. Es-salat kher min en-num. Allah akhbar. Allah akhbar. La ‘llah ilia ‘llah[486]. Молитва лучше, чем сон. Нет бога, кроме Бога. Возможно, первая из этих мыслей вызывала у меня протест, когда я вошел в отель — как раз вовремя, чтобы увидеть, как все мои коллеги, даже Эсме, собираются позавтракать. Вспомнив о своих профессиональных обязанностях, я успел вернуться на корабль, вымыться, переодеться, запастись наилучшим кокаином профессора Квелча, быстро возвратиться в отель и даже проглотить до отъезда чашку кофе и кусочек тоста — потом я со всеми поднялся на паром, который ждал нас у частного причала отеля.
Когда мы заняли места на верхней палубе, на полированных дубовых скамьях под тентом, Эсме уселась рядом, прильнув ко мне всем телом. Она в то утро вела себя особенно мило и старалась рассеять мое мрачное настроение — сделать это было трудно, поскольку я понял, что придется работать под жарким солнцем, не имея возможности отдохнуть.
