— Именно это мы и пытаемся выяснить. Сегодня в Европе модно ублажать и поддерживать евреев, но есть прозорливые люди, осознающие опасности подобной политики. Вы слышали об Адольфе Гитлере? Он немец, который теперь приобрел большую известность. Последователь Муссолини, как я понимаю, способный в позитивном ключе решать настоящие проблемы своей страны. Подлинный интеллектуальный деятель. Вы читаете по-немецки, профессор Квелч?

— Очень плохо.

— Я видел много материалов об этих социалистах в «Берлинер цайтунг»[430], - вмешался Симэн. Он всегда оказывал предпочтение немецким газетам. — Довольно тревожно.

— О, они совсем не социалисты в привычном смысле слова. Эти новые социалисты стремятся к уничтожению сионистского большевизма. Очень многие люди в Египте поддерживают этого парня. Он мог бы всех нас кое-чему научить.

Именно тогда я впервые услышал о Гитлере — в ранние годы его успеха, когда он еще контролировал свою партию. Больно было видеть, как такого прекрасного человека губило собственное высокомерие. Однажды, если у нас останется будущее, некий драматург использует историю Гитлера и покажет фюрера Германии — благородного, слабого, трагического героя, каким он и был. Я оплакиваю свои утраченные возможности, но как, наверное, скорбел он в те минуты, когда Берлин пал под залпы большевистских орудий! Такая трагедия достойна Вагнера.

— Вы мусульманин, Али-паша? — нерешительно спросил Симэн.

— О небеса, мой дорогой сэр, я не так старомоден! Я по убеждениям — светский гуманист. Но в демократическом Египте лучше держать свои религиозные предпочтения при себе. Наша страна в некоторых отношениях еще очень отсталая. Многое предстоит сделать. Индустриализация, конечно, важнее всего.

— А вы поддерживаете земельные реформы?

Скрытый смысл вопроса Квелча я не вполне уловил. Али-паша Хамса удивился.

— Я не против богатых, профессор Квелч, если вы хотели узнать именно это. Мне очень жаль, что не все наши люди богаты. Я, подобно каждому, уважаю право человека на труд и на достаток, заработанный этим трудом. Есть способы улучшить наше сельское хозяйство, и тогда все смогут стать преуспевающими фермерами. Я полагаю, что этого можно достичь с помощью техники, а не путем социальных реформ.

— Вы мне по-настоящему нравитесь. — Малкольм Квелч приветственно взмахнул рукой. — Мистер Питерс, вам следует рассказать Али-паше о своих изобретениях и своих идеях, как «сделать пустыню зеленой». Этот молодой человек, сэр, гений техники. Он уже построил несколько аэропланов и динамитный автомобиль. Позвольте ему рассказать об удивительном чуде — о своей воздушной турбине!

— В Египте очень нужны инженеры. — Политик задумчиво посмотрел на меня. — Особенно американские инженеры.

Я объяснил ему, что был американцем только по паспорту, а на самом деле я русский, изгнанный с родины красными. Египтянин выразил мне сочувствие и поддержку.

— Тем лучше. Если когда-нибудь здесь начнется революция, мистер Питерс, поверьте, это будет не красная революция!

И снова я понял, что не следует судить человека по внешности. Али-паша Хамса пожелал выслушать меня. Я вскоре подробно рассказал о задуманных проектах транспортных средств, особенно тех, которые могли пересекать обширные пространства пустыни, и тех, которые могли автоматически копать каналы на многие сотни миль, орошая землю, не ведавшую изобилия с начала времен. Однако я почти сразу же сказал ему, что не разделяю его отвращения к еврейской расе. Среди них встречались люди поистине добродетельные. Я сам обязан жизнью еврею. Но переубедить Али-пашу не удалось. Он сказал, что мне недоставало повседневного опыта общения с этим народом. Его люди сталкивались с еврейской хитростью на протяжении многих столетий.

— Ислам был особенно терпим к евреям. Но это ничего не изменило. Сионисты захватили британский парламент и теперь требуют Палестину для себя. Они больше не довольствуются тем, что выманивают у нас деньги, они теперь требуют свободной земли! Земли, которая никогда не принадлежала им. Мы боимся, что вскоре британцы отдадут им весь Египет! Я буду говорить об этом в Мединет эль-Файюме.

Я решительно принялся убеждать его, что британцы не смогут предать доверие Египта.

1948 год доказал, как я заблуждался в те дни в своем невинном идеализме.

Я видел Козла. Впервые я увидел Его в Одессе. Также я видел его в Орегоне, где мы жили в пещерах, скрытых среди гор. Я видел Козла. Он искушал меня. Он вложил кусок металла мне живот. Die iron strudel[431]. Это была Его шутка. Он показал мне мою сестру, Эсме, и сказал, что она — моя дочь. Он сказал, что сделает ее моей женой. Он обещал власть над всеми. Власть Всемогущего Зверя. Именно там, где Его не признавали, Он добивался самых больших успехов. Дьявол устал. Он долго трудился ради этого дня. Я встретил Козла в Асуане, на руинах побежденного христианства. Корова и Баран явились, чтобы насладиться моим унижением и моим горем. Какой суд отдал меня на их милость? Если бы я не верил, что Бог направляет мир, я мог бы только молить о том, чтобы Христос по-прежнему вел нас. Сатана побеждает нас, используя мельчайшие прорехи в нашей защите, наш идеализм, нашу веру в будущее. Именно так Он завоевал Россию и победоносно коснулся копытами руин Берлина, павших бастионов нашей веры. Гитлер повернулся спиной к Христу, так же как и Наполеон до него. И тогда Сатана, утомленный и пресыщенный, воссел на опустевших тронах Европы и с мрачным равнодушием стал смотреть на погибель того, о чем Он когда-то мечтал. Эти новые Парсифали, поднявшие меч против большевизма, ныне уже мертвы. Никто из них не погиб в честном бою. Всех предали. Предали и меня. Кусок металла остался у меня в животе. Иногда он напоминает железную звезду Давида. Неужели он был в хлебе, которым меня накормил еврей? Чем я ему заплатил? Еврей никогда не даст ничего задаром. Чего он хотел от меня? Он спас мне жизнь в Одессе, в Аркадии. Чем я заплатил за его услугу? Его руки были нежны.

Я любил его. Stadt der schlafenden Ziegen; Stadt des Verbrechens; Stadt der meckernden Krähen; die gerissenen Kunden liegen in den Gassen auf der Lauer die kleinen Võgel seinen trügerische Lieder. Die Synagogen brennen. O, Rosie, mi siostra! Zu är meyn zeitmädchen, meyn vor… Im der Vatican[432] Он, развалясь, сидит в окружении скучающих друзей, в то время как Его подданные выстраиваются в очередь, чтобы облобызать затянутую в перчатку лапу. Это больше не радует Его. Неужели ему нужно все испортить и разрушить, чтобы скрыться от безжалостной истины, от страдания, порожденного отлучением от благодати? Он испытывает величайшие муки, ибо Он уже познал единение с Богом. А теперь Он лишен этого — и страдание его превосходит страдания других. Мы можем только предполагать, насколько чудовищна эта утрата. Что удивительного, если павший бессмертный хочет забыть о невообразимых терзаниях, придумывая новые испытания и кары для человечества? Что мог бы сделать на его месте любой из нас? Я думал, что расстался с Ним в Одессе, на окровавленных улицах Слободки, где жирные псы, сопя, возятся среди трупов убитых евреев. За что Он преследовал меня? Это казалось несправедливым… Я не знал тогда, что Бог избрал меня, дабы я принес особое евангелие в этот век науки.

Я был невинен. Я боялся.

Я путешествую к тому месту, где взвешивают души, когда благосклонный Анубис оценивает наши грехи.

Али-паша Хамса пожал мне руку, а потом ступил на качающуюся доску, переброшенную с нашего корабля на грязный берег, где местные слуги были готовы поддерживать господина, если он поскользнется. «Nigra sum sed formosa, filiae Jerusalem»[433], - сказал он, уходя. Полагаю, что это было сдержанное и вежливое предостережение, вызванное моим первоначальным отношением к Али-паше. Я воспринял его слова добродушно и сказал, что совершенно не сомневаюсь: мы еще встретимся. Когда я вижу знакомое лицо по телевизору, я до сих пор не могу поверить, что передо мной тогда стоял тот самый Садат, который предал свою страну Израилю. Этот холодный коготь вонзился мне в живот и сжал сердце. У меня был брат в Одессе. Он был хорошим евреем. Такие могут существовать. Я теперь слишком сильно страдаю от боли. Но я не всегда буду страдать. Есть белая дорога, по которой я еду вниз, и дорога кончается у моря, у зеленого утеса, и, когда я добираюсь до конца белой дороги, моя лошадь легко поднимается в воздух, и мы летим к Византии, чтобы воссоединиться с моим императором и моим Богом. Мой самолет зовется «Стрекоза». Это моя собственная машина. Она легка и изысканна. Я сделал полет эфирным, красивым — таким, о котором с самого начала мечтал Человек. Я не унизил идею, не создал те громыхающие металлические трубы, несущие людей, как тюки с зерном, из города в город. Мой самолет звался «Ангел». Серебряный и золотой, он напевал восхитительные мелодии двигаясь по небу. Он парил в воздухе, покачивая изумительными мерцающими крыльями. Мой самолет звался «Сова». Он нес миру мудрость и покой. Он пикировал, надвигался и замирал, и ночью вы могли услышать только мягкое скольжение его тела в темноте. Все они были в моем каталоге. Я мог сделать их по специальному заказу. Каждую модель дорабатывали бы для человека, который пожелал бы управлять ею. Они отражали бы индивидуальность воздухоплавателя. Они были бы идеальными и совершенными.