Я сказал Мэдж, что она может поработать на следующий день. Мне стоило отдохнуть и подготовить новые заметки к предполагавшемуся сценарию. Она ответила, что приедет утром, а не днем, поскольку у нее назначена встреча в четыре часа; наконец-то она пройдет прослушивание. Я пожелал ей удачи, но попросил не слишком увлекаться этой идеей. Из сотни девочек в Голливуде, может, всего одна или две могли рассчитывать на законную работу в кино.
Сообщив, что голова у нее сидит на плечах крепче, чем у всех прочих, энергичная маленькая развратница поцеловала меня в нос и уехала. Полчаса спустя зазвонил телефон. Консьерж сообщил, что прибыла некая молодая особа, желавшая встретиться со мной. Помня о гипертрофированных нравственных принципах этого заведения, я сказал, что спущусь в холл. Несомненно, Мэдж забыла что-то уточнить, а поскольку она не могла позвонить по телефону, то просто развернулась и вновь пришла в отель. Я быстро оделся, зная, что выгляжу в этот час не лучшим образом, но примерно так же выглядит и Мэдж, и спустился по укрытой толстым красным ковром лестнице в холл. И здесь, вся в белом, как ангел, с волосами коротко подстриженными по последней моде, так что любой мог бы принять ее за Рут Тейлор[108], - здесь стояла моя возлюбленная! Она наконец пришла ко мне! Вне себя от радости я бросился к ней, а затем, осознав, насколько сильно устал, приостановился.
— Эсме?
Если мне требовалось подтверждение, то им послужила чудесная трель смеха, эхо которого заполнило большой холл.
— Максим! Теперь я Эмили Дейн. Как и ты, я стала американкой.
Она раскрыла объятия, чтобы прижаться ко мне. Хотя я жаждал этого, но снова заколебался. Я сам чувствовал зловоние, пропитавшее мое тело за минувшие шестнадцать часов. У меня на усах остался запах духов Мэдж.
— Я грязен, — ответил я. — Всю ночь работал. Сядь здесь и подожди; я приведу себя в порядок. Через пятнадцать минут я вернусь.
— Но, Максим, у меня есть всего пятнадцать минут! Автомобиль ждет. — Она нетерпеливо взмахнула рукой.
— Автомобиль? — Я был ошеломлен, увидев свою суженую во плоти. Наконец-то передо мной предстала та девочка, которую я спас из самых порочных трущоб Стамбула. Моя прежняя возлюбленная трахалась так, что у нее во влагалище появились мозоли, но эта перевоплощенная Эсме, очищенная Эсме, мой милый маленький ангел, моя младшая сестра, моя возродившаяся суженая! Неужели она сказала, что уезжает? — Куда ты собираешься?
— Я должна встретить Вилли. Это так ужасно. Он, знаешь ли, капризный. Я так хотела увидеть тебя. И вот самая первая возможность, которая мне представилась, мой дорогой! — Она терзалась от неутоленной страсти.
Я потянулся к ней, но тут же остановился.
— Ты прощаешь меня? — Слезы выступили у меня на глазах. Я с трудом сдерживался.
— За что? — спросила она. — Коля объяснил, что ты должен был сделать то, что сделал. И когда ты не появился в порту, я просто подумала, что ты все еще в бегах и свяжешься со мной в Лос-Анджелесе. Вилли был так добр. У него собственный поезд, который идет на побережье из Чикаго; он предложил меня подвезти. Теперь он помогает мне. Ну, ты знаешь, как это происходит, любимый. Мне нужно быть дипломатичной. Но теперь мы наконец-то вместе, и ничего плохого не случилось. Есть большая вероятность, что я скоро получу роль в кино! Разве ты не будешь мной гордиться?
— Я уже горжусь тобой, мой ангел. Мне нужно так много тебе сказать, так много объяснить. Я, наверное, сам буду работать в кино.
— О, любимый! Ты уже кинозвезда!
— Не совсем. Я буду, вероятно, снимать фильм, сценарий которого сейчас пишу. Что до актерской игры… конечно, у меня есть опыт. Посмотрим.
— Я прочитала все твои письма, и твои маленькие записки, и все остальное, Максим.
Она была далеким цветком, мечтой о небесах в белом шелке и мехах, с небольшим личиком в форме сердечка, обрамленным изящным шлемом из недавно осветленных волос, с голубыми глазами, источавшими темный блеск. Я никогда не видел ее такой красивой, даже в тот первый раз, когда я внезапно заметил ее, мою возродившуюся музу, в «Ротонде». Ma soeur! Meyn shvester! Moja rozy! Dans la Grande Rue, lallah… Hiya maride. Ma anish råyih… Qui bi'l'haqq, ma tikdibsh! Awhashtena! Awhashtena! Samotny, Esmé. Samotny![109] Мне так одиноко, Эсме. Так одиноко. О, я мечтал о тебе долгие пустые годы. Они забрали тебя, мою музу, мой идеал, мой смысл жизни, и они сделали тебя шлюхой. И теперь я думаю: разве это не знак вечной благости Бога — то, что ты должна возвращаться ко мне, раз за разом, как будто в подтверждение мысли, что подлинная красота, подлинная любовь, подлинный альтруизм не увядают, независимо от того, в какие бездны падает мир? Что эти неувядающие ценности никогда не исчезнут и не забудутся? И вот ты предстала передо мной, ты поспешно рассказала о доброте Мейлемкаумпфа и о положении, в котором ты теперь очутилась и которое можно было назвать компрометирующим, потому что ты не изложила Мейлемкаумпфу всех деталей своей истории.
— Он думает, что меня должен был встретить брат, но он, вероятно, погиб во время гангстерских разборок.
Как я мог упрекнуть за ложь во спасение? Я и сам в точно таких же обстоятельствах решался на подобную, и, хотя от нее никогда не бывало вреда, порой она могла смутить или вызвать нежелательные осложнения — вот почему я давно уже перестал лгать.
— Когда ты сможешь уйти, чтобы увидеться со мной? — спросил я.
— Очень скоро. Мы собираемся на север на несколько дней, чтобы навестить Херста на его ранчо. Мы должны вернуться к концу недели. Возможно, ты договоришься с кем-нибудь о роли для меня?
Эта последняя просьба прозвучала с той обезоруживающей, сладостной нежностью, которую я никогда не мог позабыть.
— Конечно. Но мы должны поговорить как можно скорее.
Хотя ее невинное упоминание о Херсте вызвало у меня непреодолимую дрожь, я гораздо сильнее испугался того, что Эсме придется оставить меня снова и мы опять разлучимся на целую вечность! Я упивался ее красотой. Эсме почти не переменилась. Она, конечно же, стала более утонченной, чем тогда, когда мы с ней встречались в последний раз: в Париже она освоила манеры и правила, необходимые благородной леди, и, несомненно, Коля и его жена помогли ей. Ее изумительная осанка напомнила мне Теду Бару. Я упомянул о том, что миссис Корнелиус теперь добилась больших успехов в кино, и Эсме пробормотала на турецком фразу, которой я не расслышал. Повторять ее времени не было. Эсме понизила голос и спросила по-французски, есть ли у меня для нее «neige»[110]. Ее запасы кончились, а Вилли Мейлемкаумпф неодобрительно относился и к наркотикам, и к алкоголю, поэтому не собирался ей помогать.
— Вот что у них с Херстом общего, помимо их миллионов.
Я был рад оказать услугу своей суженой.
Наркотики уже стали нашей связью, способом поддерживать контакт до тех пор, пока ей не удастся возвратиться ко мне, не расстроив Мейлемкаумпфа. Я слышал, что в Неваде можно пожениться, не предъявляя большого количества документов, и попытался сказать обо всем этом Эсме, когда возвратился с небольшим бумажным пакетом и вложил его в теплую полудетскую ручку. Как же она была красива! Луиза Брукс[111], наверное, подражала моей Эсме; именно так она сделала состояние в Германии. Но, как мне слишком хорошо известно, есть цена, которую нужно платить всякому, кто опережает время. Мало того что о твоих заслугах не упоминают, так еще и деньги достаются не тебе, а подражателям… Потом я хотел поцеловать Эсме, но не успел. Взметнулись серебряные волосы, она кинулась к ожидавшему «мерседесу», бросилась в похожий на пещеру салон и махнула рукой темнокожему шоферу так, словно приказывала извозчику поскорее погонять лошадей.
Только тогда, когда она исчезла, мне пришло в голову, что ее водитель тоже показался знакомым. Это был не кто иной, как сам Джейкоб Микс. Возможно, именно его мне следовало благодарить за перемену в настроении Эсме?
