— Я начинаю понимать, — объявила моя Роза, — почему итальянцев здесь не жалуют. Сразу демонстрировать кресты — не самый дипломатичный вариант поведения в этих местах.
Я предположил, что нам стоит отыскать сравнительно изолированное пространство, где мы могли бы незаметно приземлиться. Мы минуем следующий большой город, а затем опустим шар в пустыне примерно в полумиле от ближайшего жилья.
Рози фон Бек управлялась со своими клапанами и рычагами довольно легко, она постепенно замедляла движение воздушного судна, небрежно насвистывая какой-то старый челтнемский мотив. На ней была черная с розовым атласная пижама, поверх которой Рози набросила светлую джеллабу. Волосы растрепались, прекрасные фиалковые глаза сияли, кожа отливала золотом — она казалась настоящей богиней воздуха. Мы достигли места, где широкие вади изгибались между рощами финиковых пальм и выходили к небольшому озеру, на берегах которого стояли здания, казалось, нагроможденные одно на другое, точно красно-коричневые блоки детского конструктора. Дома выделялись на фоне густой зелени пальм и блеска прозрачной воды. Этот город в оазисе сильно отличался от скоплений ветхих хижин и домов, из которых состояли его египетские подобия. На меня произвели впечатление художественные росписи на многочисленных стенах. Там были нарисованы орнаменты, геометрически выверенные декоративные буквы, из которых всегда складывалось имя Бога. Больше удивляли примитивные изображения животных и людей. Эти берберы переняли лишь кое-какие из привычек восточных арабов. Даже издалека мы видели, что все женщины ходили с открытыми лицами.
Я вытянул шею, пытаясь получше рассмотреть город, но тут у меня за спиной послышалось громкое шипение. Синьорина фон Бек дернула за вытяжной трос! Наш баллон лишился роскошной внешней оболочки. Мы стали падать на иссушенную солнцем ржавую землю. Слева от нас были горы, а справа — пустыня. Но внизу простирался огромный оазис, с отдельными озерцами, соединенными каналами, мелкими поселениями и, как я осмелился надеяться, даже, возможно, каким-то аванпостом белого империализма! Когда мы высадились, я повнимательнее осмотрел живописный пейзаж. Он куда больше напоминал Аравию моих фантазий, чем смесь лачуг, религиозных памятников и уродливых европейских фасадов с несколькими несчастными пальмами на пыльных бульварах — то, что арабы зачастую именовали «цивилизацией». Этот пейзаж вдохновил Э. Мэйн Халл[628] и Дж. Г. Тида и подарил нам «Красавчика Жеста» и «Песню пустыни»! И когда мы легко опустились на мягкий красный песок, к нам по этой романтичной равнине понеслась группа всадников в форме, которые могли бы зваться воинами Красной Тени. В алых с золотом туниках, синих брюках, бордовых плащах, на арабских скакунах с блестящими седлами и уздечками — все они могли оказаться хористами из какой-то модной оперетты. Я снова задумался о том, не подражает ли природа искусству. А может, я по-прежнему лежал где-то в Западной пустыне и видел этот сон, пытаясь избежать правды смерти? Так или иначе, в здешних краях мне никогда прежде не попадались столь дивные наездники.
Синьорина фон Бек встала и развернула митральезу. Она, по крайней мере, не забыла, что люди Красной Тени были рифами.
Взобравшись по веревкам, я поднял «ли-энфилд» высоко в воздух, использовав принятый во всей Сахаре знак мирных намерений. Опустившись на песок, я встал на колени и осторожно положил винтовку перед собой. Потом, прижав руку к сердцу, я поднялся на ноги.
Темнокожие наездники остановились в нескольких ярдах от нас; они управляли своими полудикими жеребцами почти незаметными движениями запястий и лодыжек, не переставая громко спорить. У всех были карабины в чехлах; на футлярах виднелось что-то вроде золотых украшений. Это оказались не обычные дикари. Я осторожно сообщил им по-арабски, что мы пришли с миром.
Нас похитили итальянские солдаты, но по благословенной воле Аллаха мы сумели сбежать от жестоких неверных. Обернувшись к Рози фон Бек, я перевел свои слова на итальянский. Она поняла мой намек.
— Эти грязные свиньи! — Рози сделала мелодраматический жест. — Они украли мою одежду! — Она подхватила джард и завернулась в него, скрыв пижаму.
Шифоновый шарф тоже помог ей продемонстрировать скромность. Загорелая кожа моей спутницы не привлекла бы внимания теперь, когда ее лицо было скрыто под ним.
Разряженные наездники не ответили, они продолжали усмехаться и переговариваться, часто указывая на нас и от души смеясь над какими-то грубыми шутками или делая решительные заявления, похоже, насчет нашего происхождения. Зная пустыню, я мог предположить, что многие всадники сочли нас существами сверхъестественной природы.
— Братья, — начал я. — По милости Аллаха мы оказались среди единоверцев! Мы наконец-то в безопасности, жена моя! — И я вознес к небесам несколько театральную молитву.
Но на мои слова не обратили внимания. Всадники оглядывались назад, туда, откуда явились. Взметая бледно-розовую пыль из-под копыт лошадей в светло-голубой вечерний воздух, приближалась еще одна группа верховых. Они скакали из-за горизонта, линию которого нарушали одинокая пальма и разрушенная касба[629], эти наездники в широких одеяниях, управлявшие конями с той абсолютной бессознательной силой, какая отличает истинных аристократов пустыни. Они были не просто случайными кочевниками! Что, если мы сбились с пути и попали на некую территорию берберов, куда вход всем чужакам воспрещен? Я знал, какое наказание ожидало европейцев, пытавшихся проникнуть в Тимбукту или Мекку. Наше будущее казалось туманным. Я решил, что жизнь или смерть теперь зависят от того, примут ли нас за бедуинов. Между этими двумя народами не было особой приязни, но нас могла бы ожидать по крайней мере трехдневная дайфа, прежде чем они решатся на убийство. А за это время, без сомнения, мы сумели бы изменить положение к лучшему. Придя к такому выводу, я собрался с силами и попытался изобразить настоящего благородного араба.
Пока всадники приближались, я присмотрелся повнимательнее и обнаружил, что на некоторых были только светлые газовые накидки поверх европейского платья. Их оказалось пятеро, а сопровождал их эскорт в таких же костюмах, как и на первых всадниках. Все ехали на превосходных арабских скакунах. Возглавлял группу седок в брюках и куртке для верховой езды и зеленом тюрбане. Крупный человек позади него был одет точно так же, за исключением явно французского кепи; плащ человека, скакавшего слева от него, взметнулся в воздух, и под ним обнаружилось ярко-красное британское одеяние; всадника защищал от солнца белый тропический шлем. Позади них виднелся еще более высокий, чрезвычайно худой европеец в военной форме цвета хаки, лицо его скрывала широкополая шляпа; последний из главной группы казался очень массивным; лицо он тоже прятал под капюшоном. Судя по внешнему виду этого отряда, мы, должно быть, приземлились на испанской или французской территории, статус которой определяли какие-то военные или дипломатические договоренности. В моих интересах было немедленно выяснить, оказался ли я на относительно дружественной территории — возможно, в испанском Марокко.
Всадники придержали лошадей, которые перешли с галопа на рысь и в итоге лихо остановились совсем рядом с нами. Их предводитель — в плаще с капюшоном — оказался пухлым щеголеватым человеком, в жилах которого явно текла кровь почти всех африканских народов. У него были большие мудрые глаза, бледная кожа и тонкая, но ухоженная борода. Его одежда, в которой смешались черты восточного и западного стиля, была прекрасно сшита и явно дорого стоила. Я решил, что костюмы он заказывал неподалеку от Эйфелевой башни. Офицер-европеец оказался столь же элегантен.
Двое других, стоявших позади, были видны хуже: их скрыли клубы пыли; но, несомненно, и они тоже принадлежали к лучшему обществу.
— Hola muy amigos! — Я слишком поздно вспомнил, что единственный оставшийся у меня паспорт сделал меня испанским гражданином. — Habla el Español, señors[630].
