Внезапно синяя вспышка осветила лежащий на тротуаре предмет. Тиму показалось, что это бумажник. Толстый, кожаный, с блестящим замком. Он лежал у самой стены. Глупо оставлять его тут: скорее всего, потерявший его прохожий хватится пропажи только утром. И потом, вдруг внутри документы? Тогда можно позвонить владельцу и отдать. Хорошо бы за вознаграждение.

Тим наклонился и протянул руку к бумажнику. Повторив цикл, вывеска вновь плеснула на тротуар синим светом. В его лучах было ясно видно, как бумажник отпрянул от протянутой к нему руки и скользнул в незамеченную до этого щель в фундаменте. Тим по инерции рванулся вперед и схватил беглеца в самой щели. Внезапно закружилась голова, желудок сжался, словно кулак. Время растаяло, как кусок льда под лучами горячего солнца. Мир остановился.

Хриплый крик вернул Тима к действительности. Через минуту он понял, что кричит он сам. Тим замолчал и огляделся. Он сидел, прислонившись спиной к шершавой кирпичной стене. Заметно похолодало. Видимо, прошел дождь. Пестрые кленовые листья скользили по лужам, деревья тянули ввысь растерявшие одежду ветви.

Пахло подгоревшей едой. По мостовой с грохотом катили автомобили. Присмотревшись, Тим понял, что проезжая часть представляет собой именно мостовую. Каменная брусчатка, выложенная лесенкой. Неужели он так задумался, что не заметил, как оказался в центре?

Мимо прошел мужчина, взглянул на него брезгливо и отвернулся. Интересно, который час? Часы остались дома. Тим вытащил из кармана телефон, на экране высветилось время: двадцать два часа пятнадцать минут. Пятнадцатое июня. Между прочим, в июне не бывает желтых кленовых листьев.

Да и прохожий был одет как-то странно. Тим только сейчас сообразил, что на нем длинное черное пальто и котелок. Тим огляделся. На другой стороне улицы обнаружилась булочная. Над вывеской на крюке висел большой желтый калач. Сразу захотелось есть. И потом, там, наверное, тепло.

Подъехал автомобиль, остановился возле магазина. Вышедший из него человек – тоже в длинном пальто и котелке – скрылся в дверях.

По спине побежали мурашки. Где это он? Похоже на съемки фильма. Сейчас он перейдет на другую сторону, войдет в булочную и увидит оператора с камерой, всю съемочную группу…

В булочной было прохладно и пусто. У прилавка стоял вышедший из автомобиля мужчина. Увидев Тима, продавщица, пышная тетка в цветастом платье с белым фартуком и маленькой белой наколкой в волосах, сказала: «Закрываемся через пять минут». Такую одежду у продавщиц Тим видел в каком-то старом советском фильме. Но деревянный прилавок, заставленный корзинками с выпечкой и конфетами, блюда с пирожными заставили Тима испугаться по-настоящему. Какой фильм, никого же нет!

– Закрываемся, – повторила продавщица.

– Дайте мне булку с изюмом, – Тим порылся в кармане, положил на прилавок металлическую десятку и две рублевых монеты.

Продавщица взяла рубль, положила на прилавок булку и сдачу – несколько бумажек. Тим молча сгреб деньги, мельком удивившись, почему такая сдача, схватил булку и выскочил на улицу. Автомобиль заурчал и уехал, оставив после себя запах разогретого масла.

Вновь пошел дождь. Мелкие капли висели в воздухе, кружились в свете бледных фонарей. Прохожих не осталось. В такую ночь люди сидят дома, у телевизоров. Надо бы поймать машину, но денег нашлось пятьдесят рублей тридцать одна копейка. Далеко не уедешь. А пешком – сыро и холодно. Да и, честно сказать, Тим представления не имел, где он находится. Спросить бы кого-нибудь. Жаль, булочная уже закрылась.

Булка оказалась вкусная и свежая, но слишком быстро кончилась. Эх, лучше бы он купил батон!

Впереди из переулка вышел мужчина в темной куртке, подошел к стоящему на углу фонарю и начал что-то отвинчивать. Тим испугался, что сейчас он закончит свою работу и уйдет, и побежал к фонарю.

– Скажите, пожалуйста… – мужчина снял верх плафона и стал сыпать что-то в образовавшееся отверстие.

– Ну? – неприветливо пробурчал тот.

– Как пройти к автостанции? Что это вы делаете?

– Что, фонарщика не видел? Шли бы вы, сударь, домой. Или поймайте пирог, да и поезжайте, – мужчина говорил, как-то странно ставя ударения.

– Какой пирог?

– Ну, самэк. Поздно уже, вас, небось, дома заждались.

– Самэк?

– Самэк. Самоходный экипаж. Вы, сударь, с Луны свалились?

Очевидная нелепость происходящего лишила Тима возможности соображать.

– Что это вы сыпали в фонарь?

– Крупу. Перламутровок кормлю. Работа у меня такая. Может, кому-то она и не по душе, а мне нравится. Сам себе хозяин. Когда хочу, тогда и выхожу. Видишь, как они мне радуются? Ты руку – то не суй. Укусят. Они больно кусаются.

– А если фонарь разобьется?

– Тогда, конечно, они вылетят. Только чего ему биться? Сто лет стоит. Эти фонари еще мой прадед обходил.

У Тима закружилась голова.

– Э-эй, сударь! Вам, никак, плохо? Вот обопритесь-ка об мое плечо.

– Ничего… Сейчас все пройдет.

– Нет уж. Я вас так не брошу. Фонари и подождать могут. Я перламутровкам много сыплю, не то, что некоторые. Они и до завтра подождать могут. Где вы живете?

– Сосновая, дом один.

– Вот и славно. Сейчас поймаем пирог – и домой, баиньки. А вот и он, родимый. – Фонарщик вытянул руку и помахал проезжающему автомобилю с синей лампой на крыше. – Друг, свободен? До Сосновой господина подбросишь?

– Рубль двадцать.

– Совести у тебя нет.

– Ночь уже, ночные ставки. Чего это он у тебя шатается? Больной? Не повезу.

– Сам ты больной. Устал человек.

– Тогда садись тоже. Я за него отвечать не хочу.

– Ладно, сам виноват. А все сердце мое доброе. Вечно через него неприятности. Залезайте сударь. Вот сюда пожалуйте. Ну, давай, трогай.

Ехали молча. Тиму отчего-то было жутко и холодно. Незнакомые улицы. Высокие дома в три окна. Запах разогретого масла – не машинного, подсолнечного. Все вместе создавало пугающее ощущение чего-то неправильного, чужого.

– Приехали. Вот вам Сосновая. Какой дом?

Тим выглянул в окно. На этой улице он никогда не был. Узкие дома с закругленными окнами, каменные ограды палисадников… Теперь уже он испугался по-настоящему.

– Что, сударь? Не узнаете? Ну ничего. Сейчас свезем вас на квартиру, устроим в лучшем виде. Давай, друг, на вокзальную площадь.

– Как скажете, только денежки плати.

– Давай, давай. Видишь, господину дурно.

Круглая красная луна выкатилась на середину небосвода и нагло заглядывала в окно. Тим уставился на свои колени и попытался взять себя в руки. Главное – не трястись. Утром все разъяснится, встанет на свои места.

Вокзальная площадь была пуста, но фонарщик знал здесь все, как свои пять пальцев.

– Сворачивай направо, во двор. У подъезда остановись.

Распахнув дверцу, он уверенно подошел к окну и принялся барабанить в стекло. «Так только в деревнях делают», – отрешенно подумал Тим.

За окном включили свет, через минуту дверь парадного отворилась. На пороге стояла бабка в темном халате и тапках на босу ногу.

– Чего стучишь? Люди спят. Вечно вам, шелопутам, покою нет.

– Молчи, Пелагея. Я тебе постояльца привез. Комната свободна? Вот и славно. Сколько положишь за ночь?

– Три рубля, известно. А может, он у меня неделю проживет и столоваться будет. Тогда пять.

– Видно будет. Выходите, сударь. Пелагея хоть и ворчунья, но у ней чисто и насекомых нет. Она вас и чаем напоит. Ну, а я поехал. Работа.

Тим кивнул и вошел в пропахший кошками подъезд. Бабкина квартира изнутри напоминала избу. Деревянный стол с вышитой белой скатертью, всюду салфеточки, занавесочки, кровать с высокими потемневшими от времени резными спинками и даже печка в углу. Но вникать в такие подробности сейчас не было сил. Странное неприятное чувство сковывало движения, не давало задуматься. Тим понял, что боится, боится этой неизвестности, нелепой обстановки, людей, которые отнеслись к нему с участием, устроили на ночь. Он чувствовал, что стоит хорошенько пораскинуть мозгами, и действительность окажется такой жуткой, что лучше уж ничего не знать и не понимать. Он боялся именно того, что всему непонятному найдется объяснение.