– Со счета сбился… Короче, штук двадцать с раздвоением. Джекилл и Хайд, Тайлер Дёрден…

Дейнен почесала голову карандашом.

– Ну, не знаю, – сказала она. – Если не Чичиков и не раздвоение, то что?

– Заговор тамплиеров…

Дейнен хихикнула.

– Заговор лилипутов, – передразнила она. – Знаешь, заговоров тамплиеров в сорок раз больше, чем раздвоений. В сердце каждого графомана бешено стучит маятник Фуко.

Дейнен понравилось, она немедленно внесла фразу в блокнот и отделила ее от прочих записей зубчатым заборчиком.

– А вообще, воблер и кость, – сказала она. – Так я все и назову: «Воблер и кость». Произведение литературы. Книгу! Роман!

Дейнен потрясла блокнотом и пририсовала Коньку-горбунку на обложке букву З.

Лубоцкий снял с полки жестяную банку, вытряс из нее белковые батончики, предложил Дейнен со вкусом клюквы, себе взял со вкусом черники. Стали жевать.

– А почему тебе пирамида не нравится? – спросила Дейнен, доев батончик. – Пирамида – это красиво и неслучайно.

– По-моему, скучно, – возразил Лубоцкий, тоже доев батончик. – Пирамиды вышли из моды семнадцать бестселлеров назад, придумай чего-нибудь, ты же литератор.

– Хорошо, – сказала Дейнен. – Легко. Слушай. А если не пирамида? Если башня? Знаешь, по-моему, в Москве давно хотели построить башню…

Дейнен потерла пальцами виски.

– Башню ленинского коммунизма, – сказала она. – Так, кажется?

– Вряд ли сейчас такую даже в книгах строить будут. Какую-нибудь другую построят.

– Башню имени Бернарда Шоу.

– Бернард Шоу был мужем Сары Бернар, – сказал Лубоцкий и протянул руку к миске с магнезией. – У него была широкая саксонская кость, он мог…

Договорить Лубоцкий не успел, громыхнуло, пол подпрыгнул, гантели, гири и прочий инструментарий, знаменующий полтора столетия увлечения семьи гигиенической гимнастикой, тяжело звякнули. С полки на стене осыпались медали и кубки, завоеванные предками Лубоцкого в спортивной борьбе.

Дейнен прикусила язык и зашипела, Лубоцкий же опрокинул магнезию на себя.

– Что бы это могло быть? – поинтересовался Лубоцкий.

– Взорвалось, кажется, – ответила Дейнен.

Она достала зеркальце и рассматривала окровавленный кончик языка. На улице орали автомобильные сигнализации.

– Что могло взорваться? – Лубоцкий тер нос.

– Похоже на газовый баллон, – проявила осведомленность Дейнен. – У нас на даче у соседей взорвался – весь погреб разворотило.

И Андрей, и Лиза перебрались через кресло на балкон. Снизу, со стороны переулка, поднималась кипящая пыль.

– Что это? – Лубоцкий сощурился.

– Она, – ответила Дейнен.

У Дейнен зазвонил телефон, она ответила. Молчала в трубку.

Лубоцкий наблюдал за пылью. Пылевая стена поднялась до третьих этажей и теперь приближалась и бурлила, как при взрыве Кракатау или Везувия. Но метров за сто до дома Лубоцкого туча выдохлась и осела, и стала видна улица. Все дома были на месте, припаркованные вдоль тротуаров машины посерели и мигали аварийками, на перекрестке возник затор от погасшего светофора, но люди из машин не выходили, опасаясь пыли, и Лубоцкий узнал странное сиротливое чувство, точно умер мир и остались только они с Дейнен на балконе, и даже пыль не поднялась.

Он оглянулся на Лизу и чихнул в первый раз за этот день.

Дейнен спрятала телефон.

– Безносов звонил, – сказала она.

– И что? – осторожно спросил Лубоцкий.

– Водокачку взорвали. Рядом с его домом старая водокачка, ну помнишь же, с буквами? Взорвали. Сложилась, как спичечная.

– Да. – Лубоцкий потер лоб. – Что бы это значило?

– Это Шерга, – уверенно сказала Дейнен. – Посылает нам зловещий знак.

– Какой?

– Сегодня водокачка – завтра ты.

Дейнен указала пальцем на Лубоцкого. По улице, вопя сиреной и моргая мигалками, проехала пожарная машина. Пыль снова поднялась, ненадолго.

– И еще… – Дейнен замолчала.

– Что еще?

– Там вроде как стену начали строить.

– Какую?

Дейнен пожала плечами. Лубоцкий нахмурился.

– Надо завтра все это серьезно обсудить на собрании, – сказал Лубоцкий и чихнул.

– Взрыв водокачки? – уточнила Дейнен. – Стену?

– И стену тоже. Если уж Шерга взялась за водокачки…

– Ты серьезно? – перебила Дейнен.

– Абсолютно. Бирюлево не пройдет. Надо оказать ей сопротивление.

– Ага… – усмехнулась Дейнен.

– Придешь? – спросил Лубоцкий.

Дейнен не ответила. Она смотрела на обезлюдевшую улицу, на замершие машины и на пыль. Дорогу наискось медленно переходила толстая ленивая собака, в пыли за собакой оставались круглые следы. Неожиданно Лизе стало сильно грустно. Обычно грусть приходила ближе к ноябрю, но в этом году случилась раньше. То ли Лубоцкий со своими эспандерами, то ли взрыв водокачки, то ли ситуация с Шергиной, но Лиза загрустила. Она вдруг подумала, что это надолго, на год и дальше и, может быть, навсегда.

– Приходи, – опять предложил Лубоцкий.

Лиза снова не ответила. Она поудобнее пристроила блокнот с Коньком-горбунком на перила и стала писать.

Нина Дашевская[15]

– Ну ты и накрутил, – сказала Наташа. – Ты что, действительно во все это веришь?

– Лубоцкий врать не будет, – отозвался Петя, – да и Дядя Федор…

– Федя вечно строит из себя самого умного. А твой Андрей вообще возомнил себя сверхчеловеком, от него уже телефон можно заряжать.

Они шагали с Петей по узкому, в неровной плитке, тротуару. Навстречу шла нестарая еще тетка, споткнулась, пробормотала привычное «гори в аду» в адрес нынешнего мэра. Соседний дом с забитыми окнами (под снос) зацепил Петю за капюшон болтающимися проводами. Наташа освободила его, оглянулась: ругательная тетка испарилась, как привидение.

– Вот видишь! – обрадовался Петя. – Зуб даю, она уже в Чертанове. Лубоцкий зря не скажет.

– Петя! Твой Андрей, как всегда, строит теории заговора, а ты ведешься!

Петя хмыкнул. У Наташи Батайцевой была нежная привычка называть одноклассников по именам, даже Шерга во время бойкота у нее оставалась Аней. Вообще Петя не собирался никуда идти с Наташей, она не казалась ему интересной. Наташа была самая младшая в классе и, откровенно говоря, интеллектом не блистала. В школе сестры Батайцевы оказались только из-за своих звездных отцов, но старшая, Соня, была упертая, честолюбие не позволяло ей учиться хуже других. Маленькая же, Наташа, хватала свои тройки, хлопала черными глазами и не расстраивалась. Вот и сейчас она замахала руками, как только Петя попытался хоть как-то проанализировать ситуацию.

– Лубоцкий, может, и строит теории заговора, а водокачку взорвали, – сказал Петя. – Верь не верь – все равно окажешься в Чертанове, как исчезающие пенсионерки. А потом и подальше.

Наташина бестолковость начинала его раздражать. Вот это ее «ничего не будет, а если и будет – ничего не изменишь, а я так и буду хлопать глазами, хоть в Чертанове, хоть в Бутове».

– Чего ты привязался к Чертанову? – спросила Наташа. – Нормальный район… У меня там бабушка живет.

– Вот и поезжай в свое Чертаново, – огрызнулся Петя.

Калачёвку, кстати, они уже прошли, чего вот Наташа за ним тащится, домой не идет? Не обиделась, ну и ладно. Нырнули во дворы, где возле кинотеатра рос старый дуб.

– Дуб ведь тоже спилят? Жалко… А мы тут с Андреем во втором классе желуди собирали, – ностальгически произнесла Наташа. – Он потом в меня с балкона кидался…

Петя на секунду представил Лубоцкого, интересующегося желудями. Хмыкнул. И вообще Наташа сумасшедшая, конечно. Дуб ей жалко, а дома что, не жалко?

Тренькнул телефон. Сообщение от Лубоцкого: «Тайная ветка метро. Заговор хамовников?»

Какие, к черту, еще Хамовники, это совсем другая сторона; что они, всю Москву накрыли, что ли? И в Хамовниках давно есть метро, красная ветка… «Фрунзенская». «Парк Культуры». Чего там еще… на МЦК какая-то станция…