– Как же они меня задрали уже, будто есть какая-то разница, где в этом мире происходит пиздец. Пиздец есть везде и всегда, тебе самому как кажется, Тилев? – произнёс Григорьев. Забавно.

– А я, по правде говоря, так не считаю, – ещё более забавно.

– Дело твоё, но ты мог бы ответить и что-то более пространное, вместо того чтобы просто «так не считать». В твоём обществе я хочу найти необходимого мне собеседника и даже конкурента, а не прожжённую «совком» стену из обязательств перед женой, детьми, родиной, коей я часто вижу Кудрина и Вероломова.

– Хочешь сказать, что видишь в нас более опытных и молодых людей?

– Трудно назвать нас с тобой молодыми, но здесь разговор даже не о молодости и уж тем более не об опыте, а об определённом отношении к самому себе. Я вот не отрицаю, что по большей части моё «настоящее рождение» произошло в конце 80х и начале 90х, когда мы больше стали узнавать об истинной природе происходящих в нашей стране вещей. Кудрин этого понять не может, он видит в себе…

– Жертву обстоятельств?

– Что-то вроде того. Ему кажется, что тот факт, что он жил во время сноса одних стен и возведении других автоматически делает его экспертом и теоретиком, человеком, который обладает опытом жизни в двух эпохах. «Вот я ебать и в самолётах разбираюсь, и в танках, и в национальных конфликтах, и точно знаю, что одни всегда правы, а другие «дармоеды» виноваты. Однако одного он понять не может, как бы я ему не твердил. Та истинная природа вещей, которая была нам преподнесена при распаде предыдущего строя никогда не оправдывает новый, возможно даже более лучший, строй, а вовсе наоборот. Горький опыт распада идеологии замкнутости и цензуры буквально кричит тебе, что «больше ты не можешь быть уверен ни в чём». Но Кудрину так не кажется. Теперь он будет искренне верить в то, что вкладываться в облигации было идиотизмом, а вот в МММ вовсе неплохая идея, что облигации – это грабёж, а приватизационные чеки – венец капиталистического развития, не понимая, что принцип тот же, просто сменились декорации.

– То есть ты считаешь, что распад СССР подарил нам уникальную возможность взять с блюдечка «разочарование» и принять его, как данность, которую мы должны проносить с собой через все эпохи, строи и формации? Я, конечно, всегда знал, что ты скептик, Григорьев, но такая позиция мне не близка. На мой взгляд, ты выглядишь как протестующий эмо-бой, который отрицает отрицание через отрицание отрицательного отрицания, и всё в таком духе. Распад формации при жизни – это безусловно важный опыт и то слово, о котором ты говоришь, «разочарование», будет нам очень полезно в обсуждении. Потому что разочарование – это не данность, а инструмент, которым мы можем пользоваться. Распад СССР научил нас не доверять роль субъекта Левиафану, или если чуть ранее – богу, а оставлять её самим себе. Мы сами можем контролировать тот хаос, что происходит вокруг нас, делая обстановку вокруг максимально комфортной. Именно поэтому я пишу свой дневник. Чтобы постоянно смотреть, изучать, делать изменения и искать изъяны в той системе ценностей, что я выстроил для себя, в той системе ценностей, в которой я и только я контролирую окружающий нас в этом мире хаос.

– И несмотря на то, что ты используешь «разочарование», как свой инструмент для создания комфортного мира, ты всё ещё приходишь к нам сюда каждый день. При том, что я ведь вижу, что разговоры со мной тебя до ручки доводят, Тилев. Ты не можешь просто сидеть и писать свой дневник, ты испытываешь витальную потребность в том, чтобы всю эту писанину испытывать на нас, говоря фразы «А вот у меня записано, что в дне 764 ты считал иначе», «Ой, я вроде бы 420 дней назад формулировал эту позицию не так». Тебе необходимы мы, потому что ты боишься, что упустишь контроль над хаосом, тебе всегда надо всё верифицировать, чтобы не дай бог что-то не совпало. И на мой взгляд, ты лишь сам становишься подопытным кроликом в руках у «разочарования». Я вот могу тебе сказать, почему я пишу свой дневник, ведь я такой «скептик» и в этом, на твой взгляд, не было бы особого смысла.

– Так, проясни же.

– Всё просто. Я рассматриваю свой дневник, как произведение искусства. А искусство, разумеется, не может создаваться, когда на земле находится лишь творец, ведь некому его оценить и назвать таковым, отсутствует реципиент. Именно поэтому я не становлюсь затворником, именно поэтому я прихожу сюда каждый день говорить с не самыми интересными людьми, за исключением тебя. Я хочу творить и писать, даже осознавая тот факт, что этот дневник потенциально не прочитает никто. И каждый раз надеюсь, что именно сегодня мой день закончится написанием шедевра.

– И всё-таки какой же ты инфантильный, Григорьев. Думаешь каждый из нас не хочет, чтобы наши творения прочитали. Заметь, ведь люди не начали писать дневники одновременно, эта тенденция пришла к нам постепенно, в течении последних лет десяти. И у каждого человека, конечно же, для этого разные причины. Кудрин хочет выразить все свои экспертные, но на самом деле сугубо инстинктивные и узколобые, потуги относительно того, что происходит вокруг нас. Вероломову нужно просто общество, любое общество, ведь читая свои дневники, он хочет вспоминать разговоры с нами и уйти от губительно действующей на психику реальности семейной жизни. Но творчество, искусство, желание опередить всех других в качестве написания и слога своего дневника – это то, что проходит красной нитью через нас всех, а не только через тебя. Просто у нас у всех разные подходы, я хочу создать шедевр путём отражения на бумаге постоянной замены компонентов в своей идеальной машине «контролируемого хаоса», как ты его назвал. Ты, в свою очередь, видишь в объекте своего отражения невыносимую тяжесть бытия.

– Ты меня не слушаешь. Я не вижу объекта, так же, как и сам не считаю себя субъектом. А тебе, Тилев, никогда не создать истинный шедевр, пока ты хочешь к этим двум понятиям привязываться. Даже Кудрин с Вероломовым имеют больше шансов на успех, ведь они не претендуют на контроль, они в принципе не утруждают себя размышлениями о подобных категориях, их устраивает роль смотрящих или выкрикивающих с места. Ты же – хочешь быть надзирателем за построенным только в твоей голове заборчиком.

Заборчик, господи, опять это слово появляется в речи настолько спонтанно. Какая же он сука, этот Григорьев. Никогда мне значит не создать шедевр, и никогда мне значит не оказаться субъектом. Сука, Григорьев.

– Знаешь, Григорьев, каким же ты иногда всё-таки можешь быть подонком. Ты то, что сам блядь сделал? Тот эфемерный шедевр, о котором говоришь, и который так хочешь воплотить в жизнь, где он? Я у тебя спрашив… – снова стандартное заикание во время гнева, и снова этот узколобый бездарь меня довёл, но держаться я уже не мог.

– Петь, успокойся и подыши. Ты опять начинаешь барагозить, а я всего лишь говорю исключительно со своей колокольни. Только в моей парадигме ты бы никогда не смог добиться успеха, а насчёт своей и думай сам. Ни ты, ни я пока успеха не добились, и наши утверждения на этот счёт сейчас друг от друга не зависят. Если ты видишь в этом причину для обиды, то твоя «философия» контролируемого хаоса снова даёт трещину, я с этим ничего поделать не могу.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.