предупредить, что дело касается вашей сестры и что произошло нечто

ужасное. Октавиус. Вайолет?! Что случилось? Она... она умерла7 Рэмсден. Это было бы не самое худшее. Октавиус. Ранена? Несчастный случай? Рэмсден. Да нет же. Совсем другое. Тэннер. Энн, может быть, у вас хватит элементарной человечности толком

сказать нам, в чем дело? Энн (шепотом). Не могу. Вайолет совершила нечто ужасное. Придется увезти ее

куда-нибудь. (Порхнув к письменному столу, усаживается в кресло

Рэмсдена, предоставив мужчинам самим выпутываться из затруднения.) Октавиус (озаренный догадкой). Мистер Рэмсден, вы хотите сказать... Рэмсден. Да.

Октавиус, уничтоженный, падает в кресло.

Боюсь, нам придется признать установленным факт, что три недели тому

назад, когда все мы считали, что Вайолет гостит у Парри Уайтфилдов, она

находилась вовсе не в Истборне. А не далее как вчера миссис Парри

Уайтфилд встретила ее с обручальным кольцом на пальце в приемной у

некоего врача; таким образом все и раскрылось. Октавиус (вскакивает, сжимая кулаки). Кто этот негодяй? Энн. Она не говорит. Октавиус (снова рухнув в кресло). Какой ужас! Тэннер (с едким сарказмом). Ужасно! Потрясающе! Хуже смерти, как считает

Рэмсден. (Подходит к Октавиусу.) Ты бы, наверно, предпочел услышать,

что она попала под поезд и осталась без ног или еще что-нибудь столь же

благопристойное и заслуживающее сочувствия. Октавиус. Как ты жесток, Джек! Тэннер. Жесток? Но послушай, милый мой, чего ты, собственно, убиваешься? Вот

женщина, о которой все мы до сих пор знали только то, что она рисует

скверные акварели, разыгрывает на рояле Грига и Брамса, бегает по

концертам и по гостям, тратя впустую жизнь и деньги. И вдруг мы узнаем,

что она бросила всю эту дребедень и обратилась к своей величайшей цели

и самому высокому назначению - увеличивать, умножать и пополнять

население земли. И вместо того, чтобы восхититься ее мужеством и

возрадоваться проявлению великого инстинкта, вместо того, чтоб увенчать

торжество женской сущности и возгласить в победном гимне "Младенец

родился нам; сын дан нам", - вы, весело чирикавшие под траурным крепом,

строите постные мины, и вид у вас такой жалкий и пристыженный, словно

девушка совершила самое отвратительное преступление. Рэмсден (рыча от бешенства). Я не потерплю, чтобы подобные гнусности

произносились в моем доме! (Ударяет кулаком по столу.) Тэннер. Слушайте, если вы еще раз оскорбите меня, я поймаю вас на слове и

уйду из вашего дома. Где сейчас Вайолет, Энн? Энн. А что? Вы к ней пойдете? Тэннер. Конечно, я к ней пойду. Ей нужна помощь; ей нужны деньги; ей нужно

знать, что ее уважают, радуются за нее; нужна уверенность, что ее

ребенок ни в чем не будет нуждаться. От вас она вряд ли получит все

это; пусть же получит от меня. Где она? Энн. До чего вы своенравны, Джек. Она наверху. Тэннер. Как? Под священным кровом Рэмсдена? Скорей, Рэмсден, идите и

свершите свой жалкий долг. Выбросьте ее на улицу. Отмойте свой порог от

прикосновения заразы. Восстановите чистоту английского домашнего очага.

Я иду за кэбом. Энн (встревоженно). Нет, нет, дединька, не надо! Октавиус (встает, убитый горем). Я увезу ее, мистер Рэмсден. Она не смела

являться в ваш дом. Рэмсден (возмущенно). Но я только и думаю о том, как помочь ей.

(Повернувшись к Тэннеру.) Кто дал вам право, сэр, приписывать мне столь

чудовищные намерения? Я протестую. Я готов отдать свой последний пенни,

чтобы избавить ее от необходимости искать защиты у вас. Тэннер (сразу унимаясь). Ну вот и отлично. Он не собирается поступать

согласно своим принципам. Значит, решено: мы все окажем Вайолет

поддержку. Октавиус. Но кто виновник? Он может исправить зло, женившись на ней; и он

сделает это - или будет иметь дело со мной! Рэмсден. Правильно, Октавиус. Вот это слова мужчины! Тэннер. Значит, он, по-твоему, не такой уж негодяй? Октавиус. Что? Да он величайший негодяй! Рэмсден. Отъявленный негодяй, черт его побери! Простите меня, Энни, я не мог

сдержаться. Тэннер. Так, значит, чтобы возвратить твою сестру на путь добродетели, мы

должны выдать ее замуж за отъявленного негодяя? Честное слово, вы все с

ума сошли. Энн. Джек, не говорите глупостей. Конечно, вы совершенно правы, Тави; но

только мы ведь не знаем, кто он. Вайолет не говорит. Тэннер. А зачем нам это знать, спрашивается? Он свое сделал; остальное

дело Вайолет. Рэмсден (вне себя). Вздор! Бред! В нашу среду проник мерзавец, распутник,

злодей, который хуже убийцы, - и мы не должны знать его имени? Мы

останемся в неведении и будем пожимать ему руку, принимать его у себя в

доме, доверять ему своих дочерей! Мы... Мы.... Энн (умиротворяюще). Ну, ну, дединька, зачем так громко? Все это ужасно,

никто не спорит. Но раз Вайолет не говорит, что же мы можем сделать?

Ничего. Решительно ничего. Рэмсден. Пфф! Я в этом не уверен. Если есть такой человек, который

когда-нибудь оказывал Вайолет особое внимание, это нетрудно установить.

Если есть среди нас человек, отличающийся распущенностью взглядов... Тэннер. Гм! Рэмсден (повышая голос). Да, сэр, я повторяю: если есть среди нас человек,

отличающийся распущенностью взглядов... Тэннер. Или человек, отличающийся неумением владеть собой... Рэмсден (потрясенный). Вы смеете намекать, что я способен на такое дело? Тэннер. Дорогой мой Рэмсден, на такое дело способен каждый мужчина. Нельзя

безнаказанно прекословить природе. Подозрение, которое вы только что

бросили мне, приложимо к любому из нас. Оно - точно комок грязи,

который одинаково пристает и к лохмотьям бродяги, и к судейской мантии,

и к облачению кардинала. Ну, ну, Тави! Не смотри на меня с таким

ужасом. Это мог быть я, мог быть Рэмсден, мог быть кто угодно. И любому

из нас в этом случае оставалось бы только одно: запираться и

протестовать - как сейчас запротестует Рэмсден. Рэмсден (задыхаясь). Я... я... я... Тэннер. Самое тяжкое сознание вины не могло бы так парализовать человеческую

речь. А ведь он ни в чем не повинен, Тави, и ты это знаешь. Рэмсден (обессиленный). Очень рад, что вы признаете это, сэр. Я, со своей