этим словом он назвал то, от чего отказался навеки.

Мир встретил его ослепительным светом. Свет ворвался в распахнутые зрачки, мгновенно сломив нетерпеливое желание увидеть. Беглец оперся о стену, полуослепший, постоял так, привыкая, осторожно разжал стиснутые веки. Лестница… Он оглянулся. С нежностью прочитал наклейку на черном дерматине: «Келья отшельника». Затем привычно вскинул рюкзачок на плечи и резво побежал вниз по ступенькам, соображая по пути, как отсюда добраться до дома. И только преодолев один лестничный пролет, остановился.

Он замер, утратив чувство реальности. Дверь, позволившая давным-давно войти в Келью, располагалась на площадке первого этажа! Или воспоминания лгали? Что-то жутко знакомое чудилось в этих ступенях, в этих обшарпанных подоконниках, в дворике, наконец, видневшемся сквозь окна! Человек перегнулся через перила и внимательно посмотрел вниз. Этаж, второй, третий… Все точно. Это его лестница. Лестница его дома. А площадка, с которой он только что спустился… Там находится его квартира! Вот это да! Прямо напротив выхода из Кельи!

На слабеющих ногах беглец поднялся обратно.

В том месте, где пару минут назад он выскользнул из плена, теперь была глухая, не знавшая ремонта стена старого дома. Ни малейших следов двери. Правильно: здесь и не могло быть никаких дверей, потому что за стеной этой шумела улица. Бывший узник подошел, ощущая робость. Нет – благоговение. Погладил рукой шершавую поверхность, прошептал: «Спасибо…», прижавшись щекой к серой штукатурке. Потом повернулся на 180 градусов и посмотрел на дверь собственной квартиры. Что за ней?

Сейчас было лето – судя по пейзажу за окном лестничной клетки. Но какое именно лето? То самое, в которое он обрел Келью, или же какое-то другое? Сколько прошло времени – дней, лет, веков? Боязно… Впрочем, пути назад не было. Он добровольно покинул убежище, поняв свое предназначение, и пусть сомнения останутся по ту сторону сомкнувшихся стен!

Человек нашел в кармане связку ключей.

Квартиру ему устроили родители. Конечно, любопытно было бы узнать, каким образом, но факт этот столь зауряден, что тратить буквы жалко. Он никогда не интересовался подробностями – просто принял подарок, поднесенный ему в честь получения аттестата зрелости, и начал строить жизненный путь самостоятельно. Квартира была однокомнатной, без телефона, на последнем этаже, но зато он жил в ней один.

«Мама…», – подумал человек, и слабый укол стыда стал ему наградой. Ни разу в Келье он не вспомнил о ней. Ни разу… Надо будет позвонить, да-да, обязательно.

Он просунул ключ в замочную скважину. Замок сработал.

– Ты кто? – спросила девица.

– Как… – он даже растерялся. – Я?.. Это моя квартира.

Из комнаты высунулась вторая девица. На обеих были короткие халаты. Нежно-розовый и нежно-голубой.

– Кто там пришел?

– Говорит, что здесь живет.

– Прекрасно! – вторая девица хохотнула. – Мы тоже здесь живем.

Наступило молчание. Первая вдруг сообразила:

– Слушай, ты Холеный, наверное?

Беглец вздрогнул. Он вечность не слышал этого слова. Забыл о его существовании.

– Похоже, да, – он криво усмехнулся.

Такое человек носил имя. Второе, разумеется – то, с которым был признан в лучших домах, с которым был принят в обществе. Настоящее, увы, погибло в огне. Он вспомнил, откликнулся! Значит, каждый теперь вправе называть его именно так.

– Ну, даешь! Какого же ты молчишь-то? Сразу не мог сказать?

– Я вас не знаю, – хмуро произнес Холеный.

– А мы тебя хорошо знаем! – снова хохотнула вторая девица. – Люмп много о тебе порассказывал.

И первая не удержалась, хмыкнула:

– Чего нас знать, мальчик? Я Надя, а это Верка. Долго ли умеючи?

«Мальчик» вмиг оживился. Спросил, пораженный:

– Люмп? Так это Люмп вас сюда притащил?

– У-у, какой догадливый.

– Как он? Давно его не видел.

– Соскучился? Понимаем, твой Люмп красавчик.

– Кончайте балаган, девочки, – сказал Холеный жестко: неожиданно для самого себя он вспомнил нужный тон. – Я его ищу. По делу.

– Кончать мы любим!

– Ах, кончаем, кончаем! Ты ведь нам поможешь?

– А! А! А!

– Еще! Еще! Еще!

Дурачились, стервы.

– Где Люмп, идиотки?! – закричал хозяин квартиры.

Гостьи захлопнули пасти. Странно переглянулись.

– Хорошо ищешь. Про самочувствие его не знаем, но показать можем.

Человек возбудился:

– Он тут, что ли?

– Хочешь поглазеть? Иди, иди, полюбуйся. Мальчик…

Девочки дуэтом засмеялись. Гадкий был смех, неестественный.

Вошли в комнату. Царил неописуемый бардак! Пол устилали матрацы – сплошным ковром. Валялись бутылки, пустые и неначатые, пачки сигарет, белье и прочая одежда, диски, стаканы, журнальчики, огрызки, фантики – все сразу не охватить. Очевидно, здесь было весело. А мебель… Впрочем, это неважно.

Друг лежал на полу возле стены – то есть на матраце, конечно, – свернувшийся калачиком, накрытый простыней, такой маленький, беззащитный. И почему-то с открытыми глазами.

Холеный испугался. Шепотом спросил:

– Что с ним?

– Поехал, – громко сообщила Надя. Или Вера? Вторая девочка пояснила:

– Вон его машина.

На подоконнике лежал шприц.

– Чем он?

– Хрен его знает. Какую-то редкую стекляшку достал вчера, ну и попробовал.

Мальчик бессильно опустился – там же, где стоял.

– Давно начал?

– Ха!.. Он пока не начал, он пока пробует. Между прочим, третий раз уже. Говорит, кайф!

Девочки тоже присели. Они очень мило преподносили себя – со смешками, с ужимками, с перемигиваниями.

– Твой Люмп, кстати, недавно провалился в свой поганый институт.

– Елки-палки… – сказал Холеный. – Опять поступал?

Глупый был вопрос. Острота щелкнула в момент:

– По его взгляду разве не видно?

Окончив школу, Люмп регулярно – каждое лето – подавал документы на постановочный факультет театрального института. Метр люмпен-культуры, он все же хотел от жизни чего-то большего. Экзамены проваливал с неизбежностью утренних похмелий.

Холеный подполз к другу и долго тряс его за плечи. Затем, стиснув зубы, произвел несколько лечебных пощечин. Рука месила потный, противный кусок человеческой плоти. Ничего больше.

– Брось! – посочувствовали сзади. – К вечеру сам очухается.

Он послушался, оставил в покое скрюченную под простыней куклу. Спокойно, говорил он себе. Так и должно быть.

– Холеный! – позвала его девочка в розовом. – Ты где пропадал целый год?

Он резко встал.

Сел, сопровождаемый недоуменными взглядами.

Сказал невпопад:

– Год! Целый год… Ровно год…

– Ты что, чокнутый? Где хипповал?

– Пошли со мной, – предложил вдруг Холеный. – Узнаете, увидите.

Серьезно предложил, с томящей душу надеждой.

– Спасибо, – фыркнула… Вера, кажется… – У тебя дома лучше.

– Люмп нас уверял, будто тебя прикончили, – это была уже Надя, соответственно. – Будто ты поцапался не с той бабой, с которой можно. С какой-то дико крутой девочкой из крутой компании. И тебя в тот же вечер отловили. Люмп слышал, как она своим кобелям команду давала, чтобы тебя догнали и проводили домой. У нее там собачья свадьба, одна сука на дюжину кобелей. Люмп, понятно, врал?

Холеный не ответил. Вспоминал. Содрогался. Благодарил Келью.

– Ну и видок у тебя! – продолжило разговор существо в розовом халате. – Запустил ты себя, лапушка. Хиппи, кстати, давно не в моде, слыхал? От тебя воняет, как от старика. Не обижайся, я любя.

Подруга Вера поддержала тему:

– А ты вроде ничего парнишка. Широ-о-кий. Ежели отмыть, сгодишься.

– Когда в последний раз мылся? – спросила Надя напрямик.

– Год назад.

Зря он признался. Он не подозревал о последствиях. Только подумал машинально: «О да, я грязен!»