В этой книге я пытаюсь воскресить ее - со всеми перипетиями, со всей радостью и трагизмом, которыми нас наградила наша эпоха, веселая и жестокая одновременно: мировая война, революции, изобретения и открытия, сенсации, чудеса созидания - но прежде всего и в первую очередь искусство, к которому я тянулась с самого детства.

Все, что вместила моя жизнь, я разделила со своими современниками. Как и они, я пережила восхитительные, прекрасные, трагичные и ужасные моменты, как и они, я пыталась после развязки начать все заново. И все же мои часы идут иначе. Ибо каждый человек следует абсолютно личному предопределению, избежать которого он не в состоянии.

Сейчас мне семьдесят шесть лет. Вместе со своим двадцатиоднолетним внуком Мишей и моим "домовым" Марианной я живу в старом доме в мюнхенском квартале Оберменциг, принадлежавшем моей трагически погибшей дочери Аде. В боковой новостройке живет дочь Ады Вера с мужем Вадимом Гловной и их одиннадцатилетним сыном Ники. Мое домашнее хозяйство было бы неполным, если бы я еще не упомянула Бамби, жесткошерстную таксу, кошку Шнурри и Аби, ризеншнауцера.

Сегодня уже не кино я посвящаю свой ежедневный труд, а моей фирме "Косметика Ольги Чеховой. Мюнхен - Вена - Милан - Хельсинки", управление и производство которой размещено на Тенгштрассе в Швабинге. Я веду дела вместе с компаньоном, на предприятии работают коммерческий директор, химик, секретарша по производству, бухгалтер, лаборантки и многие другие сотрудники - свыше ста человек.

Когда я на вершине кинославы получила свой первый диплом косметолога - в 1937 году в Париже, - мои бывшие коллеги посчитали это блажью. "Чехова косметичка!.." Конечно, тогда я не знала, какое значение впоследствии приобретет для меня этот диплом из Парижа (потом прибавились еще, и среди них Золотая медаль 1958 года на Международном конгрессе косметологов в Венеции). Но я понимала, что кинематографическая слава преходяща, а у меня уже давно было особое отношение к косметике, к тому роду косметики, которая является не просто набором кремов, лосьонов и гелей, а требует упорядоченного, здорового образа жизни и в подлинном смысле этого слова "проникает под кожу".

Про меня часто говорят, будто я преодолела свою судьбу. Но что это означает? Смотреть в будущее, решительно брать в свои руки новое, использовать представившиеся возможности - на это мы способны. Но действительно ли судьба позволяет "преодолеть" себя?

Я пишу свои воспоминания, веруя, что земная жизнь является лишь маленькой частицей нашего "Я". Понимание этого очень важно. Тот из моих читателей, кто, как и я, оглянется на долгую жизнь, пусть сделает это с радостью и надеждой, которые никогда не должны покидать человека.

Мюнхен, весна 1973 года

Ольга ЧЕХОВА

ВОЛШЕБНАЯ СТРАНА ДЕТСТВА

Двадцатый век только начался.

Я маленькая девочка.

Дом моих родителей - в России, в Тифлисе на Кавказе, на склоне гор, окруженный большой лужайкой, позади растет густой лес.

Знойный летний полдень, в доме непривычно тихо. Моя старшая сестра Ада и я ходим по дому на цыпочках, папа и мама шепчутся только друг с другом.

В одной из комнат в полумраке лежит мой младший брат Лев* на растяжке; ступни его крепко привязаны к задней спинке кровати, голова подпирается кожаным корсетом под подбородком.

Маленький Лев должен вынести длительную, мучительную, но необходимую растяжку позвоночника.

На краю постели сидит врач. Он ласково беседует со Львом и заводит маленький граммофон, который принес для него. Лев, несмотря на боль, слушает радостно и зачарованно; он необыкновенно музыкален. Врач знает это. Граммофон - средство терапии.

Врач плотно сложен, овальное лицо обрамляют темные волосы и густая окладистая борода; глаза полны светлой грусти, они необычайно привлекательно лучатся.

Это человечески сильное обаяние как раз то, что часто воздействует на пациентов целебнее, чем любая медицина. Он не прописывает огромного количества таблеток, таких горьких и вечно застревающих в горле, уже одним этим завоевывая сердца ребятишек - они с большей охотой пьют его легкие микстуры.

Врач ценит гомеопатическое учение своего немецкого коллеги Ханеманна, спорщика и неутомимого путешественника, который превратил во врагов настроенный традиционно врачебный корпус, чем и приобрел европейскую известность.

Доктор - известный писатель Антон Павлович Чехов, мой дядя.

Дядя Антон еще раз ободряюще улыбается маленькому Леве, а потом поворачивается к папе, маме, моей сестре и мне. При этом он старается не приближаться к нам, поскольку болен неизлечимой легочной болезнью. Он успокаивает нас: если мы станем точно выполнять то, что он прописывает, Лев скоро освободится от мучительной растяжки...

Антон Чехов еще и сегодня известен как автор театральных пьес "Чайка", "Дядя Ваня", "Три сестры" и "Вишневый сад", драм с утонченной живописью настроений и верным изображением характеров. Его первая небольшая пьеса "Иванов" вызвала шум.

Пьесам предшествовали бесчисленные рассказы, фельетоны и новеллы, в которых Чехов беспристрастно рисует людей и ситуации, прежде всего из среды зарождающейся русской буржуазии, интеллигенции и уходящего дворянства. Доктор, владелец имения и общественный деятель одновременно, он большую часть своей жизни занимается писательством, отражая основные настроения эпохи, разочарование в борьбе против нищеты, бесправия и нужды.

С другой стороны, он с добродушным юмором набрасывает зарисовки о мелочах жизни, трагикомичности и абсурдности будней, которых никто не в состоянии избежать.

И как бы в пику своей болезненной конституции, активно участвует в борьбе с эпидемией холеры, пересекает пользующийся дурной славой остров ссыльных Сахалин, беспощадно описывает этот "край жесточайших страданий" и с помощью правительственного указа добивается, чтобы наиболее вопиющие злоупотребления были наказаны.

"Остров Сахалин" вошел в историю как документ эпохи. Отчет о поездке удручающе современен, когда подумаешь о еще и сегодня существующем острове заключенных.

Почти на всех произведениях Чехова лежит щемящий душу отблеск, который явно и осязаемо предвещает закат эпохи. И все же Чехов, чьи родители еще недавно были крепостными, не перестает надеяться на лучшее будущее:

"Через двести, триста лет жизнь на земле будет невообразимо прекрасной, изумительной. Человеку нужна такая жизнь, и если ее нет пока, то он должен предчувствовать ее, ждать, мечтать, готовиться к ней..."

Дядя Антон еще раз переводит взгляд на моего маленького братика: ручки Льва на полпути к граммофону безвольно падают на одеяло. Он с улыбкой засыпает - и похоже, почти без болей.

Дядя Антон вновь напоминает маме, как обращаться с растяжкой, просит ее не забывать о каплях и прощается с нами. Он уезжает в свой дом в Крыму. Там его сестра ухаживает за тяжелобольной матерью.

Я люблю обеих дам, но в особенности мать дяди Антона Евгению Яковлевну. Она не чужда маленьким удовольствиям жизни. И когда я гощу в Крыму, делает меня своим доверенным лицом.

Несмотря на строжайший запрет тети Маши - сестры дяди Антона, - Евгения Яковлевна с удовольствием выпивает рюмочку водки. Я уже заранее радуюсь тому, что мне предстоит быстро сбегать в лавочку за чекушкой и спрятать маленькую бутылочку у нее в ногах в кресле-каталке. Когда потом ничего не подозревающая тетя Маша вывозит ее на прогулку, Евгения Яковлевна и я обмениваемся заговорщицкими улыбками.

Тем временем дядя Антон бесплатно лечит бесчисленных бедняков, одну из многих приблудных бездомных собак от нарывов, ухаживает за кустами мимозы и "беседует" с одним из молоденьких деревцов, посаженных им собственноручно. Возможно, на короткое время в Крыму его посетит жена, Ольга Книппер-Чехова. У нее, одной из известнейших актрис России, ангажемент в Московском Художественном театре Станиславского, и поэтому она может лишь изредка наезжать в Крым, где дядя Антон вынужден жить из-за болезни легких.