Дарклинг наверняка ощущает всю колкость её взгляда.

— И что же?

Он останавливается. Тропинка разветвляется надвое, огибая небольшой водоём, заполненный отцветшими цветами, листвой и водорослями. Вода мутная, как если бы кто-то плеснул в неё чернил.

Дарклинг смотрит вперёд. Куда-то дальше деревьев, ограды и, возможно, мира.

Алина верила, что трёх усилителей Морозова окажется достаточно, чтобы втоптать его в пыль или разорвать на куски. Возможно, всё вместе.

Ныне она не уверена, что сама на это способна; ощущая его силу, что течёт по её венам, Алина не может ответить самой себе на вопрос: а насытилась ли она сама?

— Они верят в самый обыденный сюжет, — он, наконец, на неё смотрит. Ветер сбрасывает капюшон с его головы, треплет волосы. Глаза Дарклинга на свету светлые, искрящиеся; шрамы становятся чуть заметнее, проступая скрытой доселе картой. — Что ты сможешь меня спасти.

Смех застревает в горле. Алина не знает своих порывов, но от них не останется и следа, стоит им расстаться и вернуться каждому на свою границу. Но сейчас она позволяет себе эту злую, отравленную нежность и касается его щеки холодной ладонью.

— Нас уже никто не сможет спасти, — голос становится тише, интимнее и вкрадчивее, от чего чужое сердце точно пропустит свой удар, — Александр.

Дарклинг глядит на неё, как на чудо света; как на проклятое сокровище и химеру, за которой гонится неустанно. Алина ждёт, когда же у него собьётся дыхание. Или к тому времени от Равки не останется ничего, кроме пепелища?

Он прижимается губами к основанию её запястья. Алина на миг прикрывает глаза, презирая всю свою сущность за разливающееся в каждой мышце удовольствие: оно пронизывает, натягивает жилы, заставляя встрепенуться.

— Пойдём со мной, Алина, — Дарклинг шепчет, стелет голосом ветра. Не делает шага навстречу, потому что это она, маленькая святая, маленькая мученица, задолжала ему множество шагов и ударов в спину.

На самом деле, счёт её предательств значительно перевешивает.

Её тьма глубока, живя в сердце творения мира, в самой его сути. Но она не старше Дарклинга.

Могла бы Алина уберечь страну, поступив иначе? Могла бы она уберечь его самого? Призрачная встречная на его бесконечном пути? Такая же вечная, такая же проклятая.

— Нет, — Алина выдыхает, не смея открыть глаза. Всё закончится, стоит поднять веки.

Чужое дыхание опаляет губы.

— Я терпелив, Алина. Пара веков — всего лишь пустяк для нас обоих.

— Я и спустя тысячелетия, — какое страшное слово! — откажу тебе.

Его смех ласкает слух, как и прежде. Алина считает про себя.

Конец близок.

(Отчего же ей так горько?)

— Маленькая лгунья, — Дарклинг целует её в лоб.

Когда Алина открывает глаза, то остаётся одна среди садов. Шумят кроны, неспособные отбиться от назойливого ветра. Воздух становится холоднее, а пыли в нём — всё больше.

Каждый вдох царапает гортань.

Пора идти дальше. Искать союзников, строить планы, искать бреши, сражаться, глотать кровь и собственную жадность, чтобы после жаждать эти встречи среди угасающих островков мира.

Чтобы после слышать:

«Пойдём со мной, Алина»

Горькая, святая ложь — не ложь вовсе, а истина, заключающаяся в том, что Алина не знает, сколько ещё раз сможет ему отказать.