Лео взял меня за руку и повел за собой. Он не стал ничего говорить, и за это я была благодарна. И за то, что не выпускал из своих рук. Даже тогда, когда остальные закончили сборы, идя позади них, я чувствовала надежную ладонь и крепость его пальцев, сплетенных с моими.
Войдя в дом, он отвел в комнату, усаживая на кровать, говоря, что отойдет лишь ненадолго, согласует дальнейший маршрут пути и вернется. Я кивнула и продолжала смотреть на свои ладони. С одной стороны, хотелось побыть наедине с собой, как-то осмыслить произошедшее, но при этом, стоило потерять его из виду, возникало удушающее чувство одиночества и страх остаться без него.
Он вышел из комнаты, и стало вдруг так холодно, как будто вместе с ним солнце ушло за ось земли и наступила тоскливая угрюмая зима. Перед глазами одной зацикленной вспышкой вставала картина искривлённого лица мертвеца, озлобленного от голода, с зияющей пастью.
Завернувшись в одеяло и сжавшись калачиком, я пыталась унять дрожь, но застрявший где-то внутри меня холод не отступал, перетекая под кожей по всему телу. Адреналин уже выветрился из крови, и накатила подавляющая пустая усталость, хотелось закрыть глаза, но стоило мне только прикрыть веки, как жуткое видение тут же всплывало в памяти.
Как же так вышло? Так до ужаса нелепо и глупо. Это черепахи могли играючи и бесстрашно справляться с опасностью. Наблюдая за ними, я даже уверовала в свои силы и способности, которых на самом деле оказалось недостаточно. В самый важный и ответственный момент поддалась панике, испугалась и только лишь закрыла лицо руками, до последнего не веря, что это все происходит со мной на самом деле. Леонардо был прав. Он был во всем прав. А я и вправду вела себя, как… Глупый, самонадеянный человек, не признающий опасность. Совсем забыла, каково это — чувствовать постоянную угрозу, вечное напряжение в мыслях и теле; быть постоянно наготове; оглядываться; вслушиваться в каждый, даже самый незначительный шорох и скрип, чтобы в любой момент сорваться и побежать как можно быстрее и дальше от угрозы.
Не помешало бы извиниться перед лидером. Но завтра. Я наберусь сил и признаю свою никчёмность, потому что сейчас на это просто не хватит сил. И придется продолжать смотреть на матовую поверхность стены до тех пор, пока впечатавшаяся в память страшная картинка не развеется. Как же хочется провалиться в темное забытье без сновидений, чтобы эта гудящая тишина перестала так резать слух.
Дверь спальни отъехала с тихим шелестом в сторону. Леонардо ступал бесшумно, но от его присутствия стало немного спокойнее.
Он присел на край кровати, и матрас под его весом прогнулся; пальцы прикоснулись к волосам, и широкая ладонь легла на голову. Тепло руки прогоняло колючий холод с виска, пришлось зажмурить глаза в надежде, что хотя бы так мертвое лицо исчезнет из памяти.
— Мне тоже бывает страшно, — Леонардо говорил и продолжал гладить по волосам. — Каждый раз, когда мы оказываемся за пределами дома, особенно когда ты рядом, я боюсь, что не смогу уберечь тебя. А вдруг в следующий раз я не успею? Вдруг…
И только сейчас я поняла, что он был напуган не меньше, чем я. Беспечность рядом с ним заставила меня позабыть об угрозах этого мира. Рядом с ним мне никогда не было страшно. Он был сильный, умелый, надежный, да практически всемогущий. Но даже он не властен над всем. И понимал это, в отличие от меня.
— Я не могу тебя потерять, — ладонь Леонардо скользнула к плечу, поглаживая пальцем руки, словно в извиняющемся жесте. Но это вовсе не он должен был просить прощения.
— Ты спрашивала, как я вижу этот мир и как чувствую, — голос Лео стал тише, и я раскрыла глаза, вслушиваясь в звуки его дыхания.
— Странно, но порой я до сих пор ощущаю холод, такой, который сводит все мышцы и ломит до костей, даже тогда, когда на улице жара. Я отчетливо помню постоянный, ничем не прогоняемый холод и сырость, когда мы были маленькими. Никак не могли к этому привыкнуть. Много спали, мало ели, и если бы не отец, согревающий своим теплом, и его забота о нас, то первые зимы в туннелях мы бы с братьями не пережили. Помню страх. Пожалуй, самое первое чувство, которое я испытал. Боялись этих странных звуков: вначале от грохочущей железнодорожной подземки над нами, шороха крыс в темноте, гудения и верещания ночного города. И после — тишины, которая порой бывала ужасающе долгой. И часто казалось, что мы навсегда останемся одни в этой темноте. Но возвращался отец. Сгребал запуганных маленьких черепах в охапку мягких теплых рук, — по звуку его выдоха я поняла, что Лео улыбнулся своему воспоминанию.
Помедлив немного, он продолжил:
— Мы росли, и вместе с этим появилось новое чувство — горечь. От непонимания своей природы; от непохожести на других, тех, кто живет над нами. Не мог понять, почему мы так отличаемся от вас. Почему нам нельзя к вам, туда, где все так пестро и ярко светит солнце, грея лучами кожу. Отец объяснял, говоря, что наше место тут, а я спорил, отрицал, не хотел принимать. Помню, как впервые почувствовал сильную обиду оттого, когда увидел себя глазами человека, в которых было невыносимое отвращение. А мы ведь всего лишь хотели помочь.
Почему-то я не думала раньше, что и Леонардо могло терзать такое же чувство, что и Рафаэля. А ведь они все с этим сталкивались. Рука сама потянулась к плечу и ухватилась за его палец, сжимая в ладошке.
— Становились старше, и неизбежно с этим приходил и гнев. Выжигающий, разрушающий и практически неуправляемый. Направленный на тех, кто пытался причинить вред моей семье. Гнев, обращенный на себя тогда, когда не мог им помешать. Ненависть — за всю несправедливость, за то, что не могу ее исправить. Вину — за то, что не уберег всех тех, кто нам доверился и был так дорог. Одиночество. С каждым годом все сильнее и чаще. Но появилась ты, и стало легче.
Леонардо вновь погладил плечо большим пальцем руки поверх одеяла. Его голос успокаивал, а под тяжелой ладонью утихала свербящая тревога.
— И если отбросить наш внешний вид, то ты увидишь — за ним нет ничего особенного.
— Это не так, — сильнее сжав в своей руке его палец, я притянула ладонь Лео и прижалась к ней лицом, — ты смог остаться таким добрым, заботливым, понимающим. Ни в ком другом нет того, что есть в тебе.
Лео пригнулся ниже и шепотом, защекотавшим лицо, спросил:
— Даже у мастера Йоды?
— Даже у Йоды, — улыбнувшись в его руку, я повернулась к нему и смогла наконец сказать то, что и должна была, — я буду осторожнее, прости меня.
Синие глаза с теплотой смотрели в ответ, ладонь обрамила лицо, пальцы погладили кожу, стирая следы печали.
— Люблю тебя, — и склонившись, Лео прикоснулся к губам в поцелуе, не дав опомниться от желанного признания в ответном чувстве.
Комментарий к Глава 14
P.S.: Буякаша́ – это последствия обнаруженного мною мультсериала про черепашек 2012 года… И он волшебный! О Боги, как же я упустила его??? Черт, черепашки там - такие милашки! А Карай… Уф! Сочная, как спелый персик!
P.S.2: #Шутеха-нытье от офисного раба:
Компания, в которой волею судьбы я работаю, в кризисе. И от меня, как от специалиста в сфере социально-культурной деятельности (гы-гы, типа - офисный клерк-тамада), требуют придумать мероприятия в сфере улучшения производительно-заготовительного процесса металлообработки. WTF? Коллеги-братухи привлекают к своей беде всех, кого только можно. А ничего лучше, чем установка кулера с виски и кроватью для послеобеденного сна, придумать не могу. Ругаются, а я лишь развожу руками, попивая чертов черный кофе под лозунгом – «любая идея нам в помощь». Вот так и живем. Весело, однако. Жизнь – прекрасна! Пошла писать проду)
P.S.3: И вот только что пересмотрела “Первому игроку приготовиться”. И оказывается, наши черепашки там на 1:39:17, те самые, что из фильма Бэя!)))
Целюлю!
