- За подобную цену вы никогда не найдете такую, как я. С моими данными. И не забудьте, что у меня квартира...

- Мы пойдем в мой номер, в "Регал". И я оплачиваю обед и выпивку.

- Вы торгуетесь, как немец, - запротестовала она.

- Сожалею, - я хотел уйти, но она остановила меня.

- Подождите. Только для вас. Четыреста крон. Шестьдесят долларов.

- Вы столь же быстро рассчитываете обменный курс немецкой марки?

- Прошу вас... Мне бы не хотелось с вами торговаться, - прошептала она, нежно положив ладонь мне на щеку. - Yeg synes voelding godt om Dem. Что означает, что вы мне очень нравитесь. Я люблю рослых и сильных мужчин. Мы проведем восхитительный вечер.

- Может быть.

- Четыреста? Плюс ужин?

- Согласен на ужин. Вы хотите начать с него? Кажется, вы голодны.

Она весело рассмеялась.

- Я всегда голодна! Вы знаете рестораны Тиволи?

- Нет, я здесь впервые.

- "Фаерчекроен" - довольно забавен. Много молодежи, понимаете? Поют, пьют пиво и очень шумят. Но по кухне ничто не превзойдет "Диван 2". Очень роскошно. И очень дорого.

- Выбирайте.

- "Диван 2". Но это может прибавить те же сто крон. Даже больше.

- Но раз вам он нравится...

Ее звали Карен, и у неё оказался прекрасный аппетит. После ужина мы прошли сквозь сады по укромным уголкам к решетке Вестерброгард. Внезапно она отказалась от сигареты и как гурман закурила тонкую датскую сигару.

- Это вас не раздражает? - спросила она.

- Нет, а что?

- Большая часть мужчин такого не любит, исключая датчан. А я ненавижу сигареты. Итак, вы мне нравитесь все больше и больше.

Мой номер в "Регале" её восхитил.

- Вы сказали мне - номер, и я тогда подумала... Но спальня, салон, две комнаты? Это роскошно!

- Оплачивает моя компания. Это чтобы производить впечатление на людей, с которыми приходится вести дела.

- Понимаю. Я тоже потрясена.

Ее кислый голос заставляет подумать о том, что она сожалеет о совершенной уступке. Я поспешил расставить все по местам.

- Но моя компания не оплачивает непредвиденные расходы.

- К примеру, меня?

- Вас.

Мы вместе приняли душ, мылись и ласкали друг друга. Ее тело было роскошно, твердые груди торчали, бедра пружинили мускулами. Она пыталась льнуть ко мне, но эта белоснежная, почти девственная комната не была местом для подобных изысков. Я в свою очередь ласкал её, и она приходила в экстаз. В её дыхании чувствовался запах сигары, но это не было неприятным.

В кровати она взяла все в свои руки, если позволительно так выразиться, терпеливо и артистично управляла мной пальцами и ртом, и вдруг приподнялась и с беспокойством взглянула на меня.

- Мне так жаль... Это свет раздражает тебя? Хочешь, я его погашу?

- Нет. Мне нравится любоваться тобой.

- Так... Ну, если это все, что ты желаешь...

- Нет.

- Что-нибудь еще? Я буду счастлива исполнить все, что ты пожелаешь.

- Да, может быть ещё кое-что. Я подумаю.

Она нахмурила брови.

- Мне будет больно? Я не люблю подобных вещей.

- А ты можешь позволить себе выбирать?

Она присела на корточки, распущенные волосы скрыли часть фигуры.

- Да. Но у меня есть подружка...

- Провались ты со своей подружкой! Нет у меня желания причинять тебе боль. Мои сигареты в салоне. Пойди принеси.

Мое сердце забилось, когда я смотрел на её походку: прямая, гибкая фигура, округлые бедра, казалось, ласкали друг друга.

Она вернулась с пачкой сигарет в руках и сигаретой в зубах. Дала мне прикурить, затем поднесла зажигалку к своей сигарете и заколебалась.

- Мне можно?

- Да. И принеси мне виски. Вода в сифоне. Без льда.

Она тотчас вернулась, все также с сигаретой в зубах, протянула мне стакан, уселась у ножки кровати и поставила между нами пепельницу.

- Почему тебе пришло в голову, что я хочу причинить тебе боль?

- Временами меня просят об этом.

- Но ты никогда не соглашаешься?

- Нет. Никогда. Это, ты знаешь... fare.

Она прикрыла глаза, постучала указательным пальцем по лбу, пытаясь найти перевод и наконец воскликнула:

- Опасность.

- Опасно.

- Да, опасно. Все остальное я позволяю.

- В таком случае, я полагаю, мужчине должно быть трудно удивить тебя?

- Очень. Ты хочешь попробовать?

Я пью виски, потягиваю сигарету и изучаю свою компаньонку по игре. Какое-то напряжение сдавливает мне живот и все остальное.

- Возможно. Я способен на это, - ответил я.

Доктор Эрнст кивнул.

- Итак, вы могли мне и солгать.

- В каком плане?

- Вы сказали, что невозможно, чтобы жертва была приглашена к вам в квартиру, ибо она относилась к категории, которая вас не прельщает. И чтобы лучше обрисовать свой вкус, вы рассказываете мне об очаровательной проституточке из Лондона. Кристел. Почти ребенок. Маленькая, стройненькая, едва достигшая половой зрелости.

- Я не вижу...

- Но это первое приключение. А немного погодя, когда у вас был выбор между подобными Кристел малышками в Копенгагене, вы их оттолкнули, целиком и полностью увлекшись амазонкой Карен. Величественным толстомясым созданием, дыхание которой извергает сигаретный дух и которая охотно соглашается совокупляться на полу, лишь бы заполучить четыреста крон.

- Боже! Не думаете ли вы, что я развращен до такой степени?

- Это лишь пример того типа удовольствий, которые не колеблясь предложила бы вам Карен. Я хочу только подчеркнуть, что она - всего лишь более молодой вариант женщины, найденной у вас мертвой. Шлюха, - я цитирую вас, Питер, - профессиональная потаскуха.

Он подчеркивал каждое слово, произнося их со странной напыщенностью. Так они казались мне каким-то гротеском.

- В тот вечер, доктор, я поддался невольному соблазну. Не думаю, чтобы за это людей распинали.

- Очень забавно. Но капризы, импульсивность - все это может быть крайне откровенным проявлением смутных желаний, таящихся в потаенных уголках памяти.

У меня создалось впечатление, что я задыхаюсь от старых навозных куч в местах общего пользования.

- Ну что же, согласен. Но тогда, доктор, вы же знаете, подхваченный странным порывом, я подцепил Карен. Я устроил ей роскошный ужин. И привез её к себе в отель, чтобы порезвиться.

- Попытаться порезвиться , дружище.

- В конце концов, черт побери, я слишком устал. Вы никогда не летали "Британскими авиалиниями" Лондон-Копенгаген? Метро в час пик на высоте трех тысяч метров. А до того я провел неделю в лондонском агентстве, пытаясь убедить в ничтожности доходов, приносимых публицистикой. Самое трудное состоит в необходимости возврата. Я не вы и не могу доить людей за выслушивание их мелких неурядиц.

- Ах! Слова, слова, - выдавил с ухмылкой герр доктор. - Уверяю вас, будь у Вергилия Данте, похожий на вас, он непременно отказался бы от своего замысла.

- Тогда почему вы не делаете то же самое, доктор?

- Я? Как я могу? Не хотите ли вы, случайно, предложить мне сделать это?

Я в ванной комнате. На этот раз я один со своей красоткой эпохи Возрождения, рухнувшей к моей бельевой корзине, с головой на крышке, как на плахе. Мой револьвер все ещё на полу. Струйки крови стекают по корзине и образуют лужицу рядом с оружием.

Впервые я изучаю это обескровленное лицо. Влажный рот, текущая из раны кровь. Пряди черных волос закрывают часть лба и глаз. Я силюсь посмотреть в другой, неподвижный и остекленевший.

Тишина такая, что я слышу биение собственного сердца и шум собственного дыхания.

- Почему бы не задержаться на этой бойне? - спрашивает доктор Эрнст.

Он все так же возвышается над бюро, как судья, а я замер перед ним, окаменев от осознания своей вины.

- Зачем было вновь приходить ко мне? - упорно настаивает психоаналитик. - В течение трех лет я был для вас всего лишь пархатым евреишкой, торгующим псевдонаукой по баснословным ценам. Шарлатаном, толкователем снов, продавцом заклинаний и опасных снадобий. Тип отвратного проходимца, возжелавший женщину, на которой вы были женаты. А сейчас, внезапно, вы с готовностью возлагаете на мои хилые плечи все свои несчастья. Для чего?