Мы следуем по Коллинс авеню, мой отец и я, и останавливаемся в тени кокосовой пальмы, чтобы взглянуть на огромный котлован. Фундамент отеля, который строит его компания. На дне ямы вода и жидкое месиво, в котором копошатся рабочие, таскающие арматуру и доски. Помпы откачивают воду из котлована и выплескивают её на улицу. Человек в промокшей робе подходит к отцу.
- Откачать придется весь этот чертов океан, - ворчит он. - Клянусь вам, мне по душе больше Север.
- Ты, значит, обожаешь работать в снегах, не так ли? - спрашивает отец, кладя руку мне на голову. - Вот мой сын, Динк.
Динк улыбается мне.
- Рад познакомиться, малыш. Ты ужасно похож на своего отца. И так же упрям, как он?
- Почти, - за меня отвечает отец.
- Ну что же? - бросает мне Динк. - Может быть, ты продемонстрируешь кое-что из того, что умеешь?
Он опускается на колено, чтобы быть на моем уровне, как боксер, поднимает кулаки. Я взглянул на отца.
- Ну давай, Бубба, - говорит он. - И вспомни, чему я учил тебя.
Я вспоминаю его уроки. Не уходить, не отступать и не бить наобум. Продвигаться быстро, прикрываясь, делать выпад для нейтрализации удара и одновременно бить левой в корпус. Не вилять рукой, посылать прямой удар. Поэтому я продвигаюсь, бью и мой кулак разбивает рот Динку. Он отходит назад, внезапно садится на тротуар, у него удивленный вид. Затем он разражается смехом, проводя тыльной стороной ладони по окровавленным губам.
- Ну и дерьмо! Достойный сын своего отца!
- Если ты хочешь отыграться, - замечает мой отец, - я тотчас начну продавать билеты.
- Итак, исследование продолжается, - шепчет доктор Эрнст. - И если все пойдет как надо, мы доберемся до правды.
- До какой правды, доктор?
- Ах! До истинной! Идентифицируем вашу жертву. Причину, по которой вы направили на неё револьвер. Почему вы нажали на курок.
- Ради всего святого! Если вы будете продолжать в том же духе, то в конечном счете убедите меня, что я это совершил!
- Разумеется.
- Я понимаю. Давить на меня до тех пор, пока я не признаюсь. Исчезну с глаз и моя бывшая жена сможет окончательно перевернуть страницу жизни. Не будет больше угрызений совести из-за меня. Не придется больше беспокоиться каждые выходные, когда Ник со мной. Он будет только её. Тогда как сейчас она прекрасно знает, что он мой. Она прекрасно знает, что он живет с ней и тем пройдохой , за которого она вышла замуж, ради её спокойствия!
- Вы обвиняете меня в сговоре с вышей очаровательной бывшей женой в том ... как вы говорите? Чтобы убрать вас с глаз долой?
Я попытался подражать его разгневанному голосу.
- Вы обвиняете меня в убийстве?
- Ах, разве пастырь обвиняет прихожанина в его грехах? Или хирург винит своих больных за рак? Это терминология параноика. Что делать нам с обвинениями? Поверьте мне, я лишь пытаюсь отделить реальное от воображаемого.
- Тогда получше взгляните на реальность, доктор. Я не знаю этой женщины, никогда в жизни её не видел. И если когда-либо я буду способен кого-то убить, им не станет незнакомец.
- Вы не хотите объяснить мне, что эта незнакомка делала у вас? Полуголая?
- У меня нет ни малейшего понятия.
- Подброшу вам идею. Она оказалась там, потому что вы её пригласили.
- Никогда. Вы говорите, что видели её, доктор. А хорошо ли вы её рассмотрели? Хотите, чтобы я описал её одним словом? Шлюха. Профессиональная потаскуха. Случается, что я готов заплатить за удовольствия, доктор, но тем не менее не сплю с кем попало! А эта женщина, которую вы видели в ванной комнате, совсем не в моем вкусе.
Я в маленькой квартирке на Керзон Стрит. Время от времени из наглухо зашторенного окна доносится визг шин автомобиля, скользящих по мокрому асфальту. Со времени моего приезда в Лондон стояла промозглая погода, но в тот вечер разразился просто потоп.
Кристел склонилась перед газовым радиатором, размещенным в камине. Я слышу легкий хлопок, когда она зажигает его. Промокшее платье обтягивает округлости её ляжек и приоткрывает между ними темную лощину. Я чувствую, как меня охватила теплая волна ещё прежде, чем радиатор зажегся. Она распрямляется и поворачивается ко мне.
- Виски? Чай?
От широко раскрытых удивленных глаз и румяных щек она становится похожей на школьницу. Лишь прическа портит картину - сложное неустойчивое сооружение из светлых волос вздымается над фигурой девочки - подростка.
- Чай, - отвечаю я, - но прежде убери свой шиньон!
- Рапунзель, Рапунзель, распусти свои волосы!
Я потрясен. Никогда бы не подумал, что девица, занимающая древнейшим в мире ремеслом, может цитировать братьев Гримм. Деликатным жестом она убирает на место непослушную прядь.
- Еще есть время, дорогой. Впереди целая ночь, не так ли?
Повернувшись ко мне спиной, она принимается искать чайник на полке, но мой голос, будто опустившаяся на плечо рука, её останавливает.
- Вначале волосы.
Она пожимает плечами, затем повинуется и осторожно вытягивает заколки из своего обожаемого шиньона. Почти вся масса волос - не её. Она приподнимает накладку рукой, расчесывает её. Собственные волосы очень коротки, как у мальчика.
- Огорчен? - спрашивает она.
- Нет.
Но в руках - злобная дрожь. Я беру её шиньон. Волосы сухие, ломкие, неприятные на ощупь.
- Что это такое? Синтетика?
- Что?
- Это нейлон? Что-то в этом роде?
- Смеешься, золотце! Это стоило мне немалых денег. Просто лак их пересушил, понимаешь? Но это настоящие волосы. И естественный светлый цвет, как у твоих.
- А твои?
Она расстегивает юбку. У неё узенькие трусики, с набивными наивными цветочками. Трусики маленькой девочки. Она опускает их настолько, чтоб я смог увидеть светловатые волосики и маленькую расщелинку настоящей школьницы.
- Вот мои, - заявляет она.
- Изысканно, - комментирует доктор Эрнст. - Представиться столь очаровательным образом! Но совершенно отсутствует связь с нашей темой.
- Как же! Эта девушка доказывает, что я не довольствуюсь невесть чем, если плачу!
- Вкус меняется, Питер. Он так изменчив!
В Копенгагене садится солнце. В сумерки я захожу в сад Тиволи и медленно иду к концертному залу. Внезапно все окружающие меня здания в этом парке аттракционов расцвечиваются иллюминацией. Разноцветные огни заискрились на крышах, в кронах стоящих вдоль аллей деревьев, маленькие голубоватые лампочки спрятаны в ветвях.
Стоящая на аллее девушка высока и крепкого телосложения. Меж пальцев у неё потухшая сигарета. Я останавливаюсь рядом и раскуриваю сигарету, чтобы потянуть время.
- Undskyld, - говорит она мне, - Ma jeg benytte Derres Taen der?
- Извините, не понимаю. Я - американец.
- Ах! Американец!
Она улыбается, подносит мою зажигалку к своей сигарете.
- Я прошу, пожалуйста, не откажите в огоньке.
Ее голос мягкий, шелестящий, как листва. Она говорит почти без акцента. Я даю прикурить. Она столь высока, что её глаза почти на уровне моих. Я смотрю на её ноги и вижу, что у неё простые сандалии, а не туфли на каблуке. Ее мини-мини юбка создает впечатление, что она целиком состоит из отменных ног. Бедра несомненно несколько тяжеловаты, но крепки. Она не сказала ни слова. Лишь сквозь приоткрытые губы выпускала дым сигареты.
- Mangt tak. Это означает спасибо.
- Не за что.
Настала её очередь бросить оценивающий взгляд. Затем она спросила:
- Вы один?
- Да.
- Не хотите, чтобы вам составили компанию?
- В зависимости от условий.
- Я очень способный компаньон. Виртуоз, понимаете? И к тому же тактичная.
- Я вижу. И сколько же возьмет с меня тактичная виртуозка за ночь?
- За всю ночь?
- Да.
- Для кого-то это было бы восемьсот крон. Но вы мне нравитесь, потому будет всего пятьсот. Семьдесят пять долларов в американской валюте.
Я с сожалением мотнул головой.
