– Как вы можете брать деньги у клиентки, если сами не верите ни единому ее слову и подозреваете ее в покушении на убийство собственного отца, мошенничестве и клевете? – с негодованием спросила девушка.

– Могу брать, спокойно беру. Запомни, Глашенька, деньги всегда пригодятся. В любое время и в любом месте. Пока вина княгини Наденьки не доказана, она гуляет на свободе, а аванс я получил за свою работу, – еще раз пересчитав ассигнации, заявил Свистунов.

– Но, Аристарх Венедиктович, это же низко, неблагородно. Вы за деньги княгини ищете доказательства ее вины. Это же недопустимо! – ахнула Глафира.

– Ой, много ты понимаешь! Допустимо – недопустимо! Благородно – неблагородно! Твоя забота…

– Щи варить да рубашки стирать, – уныло докончила фразу Глафира. – Но все-таки, Аристарх Венедиктович, вы не дали девушке ни единого шанса. Вы хотя бы ознакомились с бумагами и дневником Бориса Яновского, там, я чувствую, разгадка.

– Вот еще. Ты мной что, командовать собираешься?! Распустил я свою прислугу, совсем разбаловались, нельзя к вам с добром, с либеральными ценностями. Не понимаете вы, не цените, – ворчал сыщик Свистунов. – Лучше, дорогуша, сходи на Большую Морскую в кондитерскую к Потапову, у них пряники вкусные. Купи дюжину к полднику, а лучше сразу две купи. И так уж и быть, я тебя одним пряником угощу – если быстро вернешься.

Аристарх Венедиктович протянул одну ассигнацию из аванса застывшей горничной.

– Извините, Аристарх Венедиктович, но я не уверена, что у них будет сдача с такой крупной суммы. Да и украсть могут в городе, – тихо промямлила Глаша, она все еще была обижена на гневный тон хозяина и в голове прокручивала утренний разговор с княгиней Мильфорд.

– Да, точно, сумма большая. А ты, непутеха, еще и потерять можешь невзначай, – согласился хозяин. – Ладно, сейчас найдем поменьше.

Он сунул руку во внутренний карман нового сюртука из английской шерсти – для этого ему пришлось даже встать с мягкого кресла. Продолжая похлопывать себя по бокам и одышливо вздыхая, Свистунов осматривал все свои карманы, даже пританцовывал и кружился на месте, что при его исполинском телосложении выглядело весьма забавно.

– Что-то случилось, Аристарх Венедиктович? – глядя на комичные телодвижения своего хозяина, поинтересовалась Глафира.

– Случилось, милая, случилось. Никак не могу найти свой кошелек, а ведь утром он был, точно был, – продолжая ощупывать сюртук, с детской обидой ответил сыщик.

– Точно был? А где вы его видели в последний раз? – Глафира сняла с вешалки плащ Свистунова и осмотрела его тоже.

– Так, кошелька нет и часов позолоченных на цепочке тоже нет, – сыщик поднял на Глашу глаза, полные слез. – Что же это такое делается? Там же рубли серебряные были. Да как так-то?

– Аристарх Венедиктович, сконцентрируйтесь, ответьте честно, где и когда видели в последний раз кошелек и часы? – строго спросила горничная.

– Кошелек утром был, точно был, когда я выходил. А часы… – Свистунов задумался. – Вспомнил, на часы я поглядел при входе на Сенной рынок. Там еще толпа такая была, я хотел прогуляться, купить парочку баранок… маковых… – зачем-то принялся оправдываться сыщик.

Глафира тяжело вздохнула.

Сенной рынок был одним из мест сосредоточения питерских щипачей-карманников, которые филигранно могли вытащить у жертвы что угодно так, что «ощипанный» ничего и не почувствует.

«Все, тю-тю теперь кошелек, а часики давно уже в ломбард сдали», – подумала Глафира, а вслух спросила:

– Что-нибудь еще пропало? Проверьте тщательнее.

Свистунов поднял на нее испуганные глаза и прошептал охрипшим голосом:

– Пропал дневник Яновского, он у меня во внутреннем потайном кармане был.

Глафира ойкнула и схватилась за голову.

Я работаю до изнеможения, практически по шестнадцать-семнадцать часов в сутки, оставляю время лишь на краткий и тревожный сон и небольшой перекус, который я предусмотрительно беру с собой. Начальство мною довольно, Никодашин часто хвалит меня и с улыбкой предупреждает, что при таком темпе я за год разберу и рассортирую все фонды Академии наук.

Но в последнее время мне немного не по себе: начались проблемы со здоровьем – то ли всему виной губительный петербургский климат, то ли отсутствие отдыха и нормальной домашней еды, но я чувствую себя больным и разбитым. Я почти не выхожу на улицу, забыл, когда прогуливался на свежем воздухе. Мой друг Р. ругает меня за это – просит так себя не доводить и хоть иногда выходить на свежий воздух и побольше спать.

Я послушно киваю ему, но не могу забросить работу – чувствую, что я на правильном пути и делаю важное для науки дело.

Тем более времени у меня осталось не так уж и много.

Я с каждым днем все больше и больше поражаюсь тем сокровищам знания исторической науки, к которым мне посчастливилось прикоснуться.

В фондах Академии оказалось столько древних летописей, которые даже я видел впервые, а ведь я долгое время изучал эту историческую эпоху.

Здесь столько неизвестного материала, что вполне хватит, чтобы написать книгу. О, это будет шедевр, способный затмить даже произведения Карамзина.

Я уверен, что многие из этих летописей неизвестны не только широкой общественности, но даже узким специалистам-историкам.

Меня начинает мучить вопрос, почему мы храним их в тайне, вместо того чтобы сделать доступным для общественности? Очевидно, многие враги науки и нашего государства могут исказить эти тексты, нанеся непоправимый ущерб нашей науке. Этого, конечно же, допустить нельзя, и все же. Может быть, когда-нибудь эти данные станут известны, может быть, даже я сделаю это.

Выйдя из палатки, Майя чуть не налетела на пытающуюся подслушивать подругу Белинскую.

– Ура! Ты здесь! Тебя выпустили? – сжала она в своих объятиях Майю, как только увидела.

– А ты уже хотела начать мне сухари сушить и посылки носить? – вяло отбрыкивалась студентка.

– Мало ли! А то ты Кузнецову не знаешь, она разбираться не любит! Пойдем к нам, – Белинская потащила подругу подальше от штаба. – Хочешь, я ему в глаз дам?

– Кому? Апраксину?

– Да какому Апраксину? Балда ты! Котову твоему в глаз дам, чтобы больше неповадно было вести себя как последний козел!

– А что бывает и предпоследний козел?! – расхохоталась Майя. Ей стало ужасно весело, что профессор за нее заступился и не поддался на провокации.

– Да ну тебя! Рассказывай, что там на самом деле произошло! – не отставала Белинская.

– Да, слушай…

В этот момент у границы лагеря раздались довольно громкие крики и топот многих десятков ног.

– Что там на этот раз случилось? – удивились девчонки и бросились на шум.

И было чему удивляться – на открытом поле у самого конца лагеря стояли около двух десятков человек с большими плакатами, щуплый мужик в драной бандане и черной футболке с популярной более десяти лет назад рок-группой скандировал лозунги, толпа его последователей за ним повторяла.

– Это что за демонстрация? Пошли, подойдем ближе! – Белинская потащила подругу в гущу событий.

– Уходите в свой Питер! – скандировал мужичок, толпа повторяла.

– Мы против раскопок!

– Да!

– Не допустим Тамерлана!

– Да!

– Нельзя трогать Шумку!

– Да!

– Рюрик наш!

– Да!

– Как на футбольном поле, – прошептала Майя.

– Какого Тамерлана? Это они о чем? – тоже шепотом спросила Стефания.

Ей ответил стоящий рядом Антон:

– Это они, наверное, про раскопки могилы Тамерлана вспомнили.

– А что там было? При чем тут наши раскопки?

– Существует легенда, что на могилу Тамерлана было наложено проклятие, и когда археологи стали там копать – то началась Вторая мировая война, якобы из-за потревоженного духа правителя, – пухленький аспирант Авдюшин появился как будто из-под земли.