– Восемь-девять-девять точка девять-девять, мистер Мейджор, – прибавила Единственный Библиотекарь. Она не испытывала к кроликам никаких нежных чувств, но куда больше ее раздражало неправильное использование десятичной классификации Дьюи. – «Литература на других языках». Девятая полка.

– Я вас провожу, – сказал я, передавая возвращенные книги Невиллу, и она торопливо направилась к полкам, наверняка чтобы поскорее вернуться и продолжить высказывать свои шовинистические взгляды. Я же быстро повел Конни в секцию иностранной литературы.

– Слушайте, – сказала она, хихикнув, – а когда вы называли свою команду именами бывших премьер-министров, вы стянули эту идею из того фильма Кэтрин Бигелоу про неудавшееся ограбление?

– Я… не понимаю, о чем вы.

– Да все вы понимаете, – сказала она. – Там еще Патрик Суэйзи и Киану Ривз снимались. Как же он назывался?

– «На гребне волны», – ответил я, вдруг вспомнив, что впервые посмотрел тот фильм с ней в студенческом кинотеатре. Мы заняли места в последнем ряду, где обычно садились влюбленные парочки, но мы там оказались вовсе не поэтому. Кролики, ходившие в кино, прекрасно понимали, что их уши, шевелившиеся от переизбытка эмоций, мешали зрителям сзади, и поэтому они из вежливости уходили на последний ряд. Помню, когда мы сели, наши плечи соприкоснулись, и мне это тогда очень понравилось, ведь никакой иной физической близости у нас не было.

– И я не стянул, – завершая свою мысль, добавил я, – а скорее позаимствовал.

– Точно, – улыбнувшись, сказала она. – «На гребне волны». Вы могли еще резиновые маски на всех надеть, прямо как в кино.

– В них неудобно, да и скрываться нам не нужно, – ответил я. – И потом, если найти маски миссис Тэтчер и Джона Мейджора еще можно, то Невилла Чемберлена и Дэвида Ллойда Джорджа днем с огнем не сыщешь.

– Я слышала, что маску Уильяма Шетнера[2] можно раскрасить так, что он станет похож на кого угодно.

Я тоже слышал что-то такое, но вместо этого сказал:

– В масках, к тому же, очень трудно что-либо увидеть.

– Девяносто секунд! – объявила миссис Тэтчер.

– Вам повезло, – сказал я, доставая с полок два пыльных тома. – Эти книжки вам подойдут?

Я показал ей обложки, названия на которых были написаны на кроличьем языке. Ни я, ни любой другой представитель человеческого рода не мог разобрать эти письмена[3]. Даже по прошествии пятидесяти пяти лет ни один человек не смог в совершенстве освоить ничего сложнее самых базовых правил кроличьего языка, как устного, так и письменного. Любые попытки людей заговорить на родном языке кроликов обычно вызывали у последних приступ истерического смеха и до сих пор оставались одной из главных тем для острот их комиков, наряду с шутками про уши, размер потомства, широкий этимологический смысл латинского слова cuniculus и анекдотами про пьяного кролика, по ошибке вошедшего не в ту норку во время брачного сезона.

– Ух ты! – воскликнула Конни, хватая одну из книг. – «Планета зайцеобразных». Вот это находка.

Я не был большим знатоком «Проекта по адаптации литературы для кроликов» начала восьмидесятых годов, но я точно знал, что из почти сотни книг только на одну был наложен запрет. В пересказе «Планеты обезьян» доминирующей формой жизни на планете стали кролики. А сама книга стала горячей темой для обсуждения среди политиков, но, что важно, не среди самих кроликов. Антикроличья партия Соединенного Королевства, тогда еще только становившаяся на ноги, заявила, что главная сюжетная линия романа «не способствует добрососедским отношениям между людьми и кроликами», и добилась того, чтобы тираж изъяли и уничтожили.

– Наверное, судейские ищейки ее упустили, – сказал я.

– Я прочту ее семье, – улыбнувшись, сказала Конни. – Может, в ней будет над чем подумать.

Кролики редко читали в одиночестве. Они считали чтение книг зрелищным представлением, а не индивидуальным занятием. «Зачем делать что-то в одиночку, если можно поделиться этим с другими?» – говорили они.

– Запрещенная книга? – спросила Невилл Чемберлен, завершившая расстановку книг на полках и вернувшаяся к нам. Она схватила книгу и попыталась ее отобрать, но Конни не ослабила хватку. Так они и встали, обе держась руками и лапами за книгу, перетягивая ее туда-сюда между собой.

– Она стояла на полке, – сказала Конни Кролик. – Значит, ее можно выдавать читателям. Так же и работают библиотеки.

– Вот только мне не надо рассказывать, как должна работать библиотека. – Тон Невилла Чемберлена перестал быть любезным, и перед нами оказалась ретроградка миссис Маллет. – Я была библиотечным волонтером, когда ты еще не знала, что такое морковка.

Насмешка была глупой, и они обе это понимали.

– Ух ты, – сказала Конни. – Как вы меня припечатали.

– Сорок пять секунд! – объявила миссис Тэтчер, и передо мной встала дилемма. Если Конни теперь была той же Конни, что я знал тогда, то она ни за что не примет отказ. А если мы выйдем за рамки дозволенного времени, то попадем под код 4–22: «Нехватка рабочего времени», и превышение будет вычтено из времени открытия следующей библиотеки. Я бросил взгляд в сторону двух надзирателей из Отдела по контролю времени открытия библиотек. Они внимательно смотрели на нас с порога, похожие на стервятников, приметивших раненую зебру.

– Мистер Мейджор, – обратилась ко мне Невилл Чемберлен строгим тоном, каким разговаривали со своими воспитанницами мадамы из женских пансионов семнадцатого века. – Наша библиотека – особое место, к которому нужно проявлять должное уважение.

– И как же это я проявила неуважение? – спокойно спросила Конни. – Нет, правда, просветите меня.

– Ты еще и хамишь мне, – возмутилась миссис Маллет, оскорбившись от того, что какое-то животное стало ей перечить.

– Ах, простите, – сказала Конни. – Так как же я проявила неуважение к библиотеке… мэм?

Внезапно повисла напряженная тишина. Смятение, предвкушение драки, недоумение – кто-то, возможно, испытал все сразу. Я набрал в грудь побольше воздуха. Достаточно возмутить одного Маллета, и возмутятся все они. Я уже не говорю о том, что Маллеты всегда находили повод повозмущаться, будь то политика, местные депутаты, социалисты или цена на лук. Когда передачу «Способы готовки дикорастущей картошки» перенесли с «Би-би-си» на «Четвертый канал», они не умолкали об этом несколько месяцев. Как бы там ни было, я серьезно относился к Библиотекарству и недолюбливал Маллетов… так что не мог упустить шанс позлить их, имея на руках столь обоснованное оправдание. Я выждал секундную паузу и повернулся к Конни.

– У вас есть читательский билет?

– Конечно, – сказала она.

– Тогда можете пройти и оформить выдачу.

– Ну замечательно, – произнесла миссис Маллет, окончательно выходя из образа Невилла Чемберлена. – Мы что, теперь будем выдавать книги всем зайчикам, что заскочат к нам в дверь?

– Мы же в библиотеке, Исадора, – сказал я. – Мы выдаем книги. И в наше время неприлично называть их «зайчиками».

Она издевательски рассмеялась.

– Да ну брось, Питер, это же всего лишь название, слово, ярлык. Вроде «шляпы», или «машины», или «авокадо», или еще чего-нибудь. Оно ничего дурного не значит.

– А как тебе слово «лепорифобия»? – спросил я. – Оно тоже ничего не значит?

Я почувствовал, что мой выпад задел Исадору. Мне не стоило этого говорить, но, как ни странно, в присутствии Конни мне захотелось покрасоваться. Впрочем, на деле я был прав. Служба по надзору за кроликами рьяно следила за соблюдением принятой терминологии в отношении своих подопечных, и, хотя отношения между Крольнадзором и кроличьим сообществом были натянутыми, мы должны были казаться беспристрастными и непредвзятыми. Даже те, кто называл всю совокупность кроликов «эти кролики», сегодня порицались.

– Двадцать пять секунд! – с растущим беспокойством объявила миссис Тэтчер. – Мистер Мейджор, нам пора уходить.