– Ну что, Паолиньо, тосты говорить не будем, но всё-таки сегодня ровно полгода. Кое-кто считает нашу операцию историческим событием, а тебя, соответственно, исторической личностью. Так что поздравляю.

– А я тебя.

– Прямо вы фронтовую операцию провели, ветераны. А где же ваши пленные? Вы обещали показать, – сказала Китри.

– Как ты тут замечательно устроился, – игнорируя её слова, продолжил Алекзандер, – можно только позавидовать.

– А сколько раз я говорил тебе: приезжайте. На природе исчезают все проблемы. Чувствуешь себя ребёнком и удивляешься: что это за проблема такая была? Это наваждение было, а не проблема, из проблемы получается везуха.

– Когда у тебя нет проблем, тебе нечем поделиться с теми, у кого они есть, – сказал Алекзандер.

– Неплохо, – уронила Китри.

– Насчет сада и ручья ты мог бы посоветоваться с профессионалом. В целом, хорошо, но, как обычно у любителей, – перебор. Мрачные птицы. Черные с красным, черные с зеленым, черные с желтым – ты не замечал? А я вот помню синих колибри, зависших над цветами. Вот это было твоё и про тебя! Китри, Ваша таблетка, – он протянул ладонь с лежащей на ней круглой капсулой, которую Китри осторожно подцепила рифлеными ноготками и крупным демонстративным жестом положила в рот, проглотила, облизала губы и сказала:

– Просто объеденье.

– Весёлая, оказалось, это штука – быть садовником, Китри, – обратился к ней Паолиньо, – вы слыхали про сады Хенералифе? Нет? Алекс, придется любителю самому рассказать Китри. Представьте: начало четырнадцатого века, дворец, двор ручья – так они называли: двор ручья, двор кипарисов, плюс бассейны, один за другим, в линию, фонтаны, дети бегают! Шедевр, рай! И что в центре всего?

– Мужчина, конечно, – неожиданно ласково сказала Китри, всем телом повернувшись к Паолиньо.

– А вот это, Китри, очень грустно! – неожиданно резко вступил Алекзандер, – вы специально его отвлекаете, но я вас предупреждал, что все попытки связи фиксируются и очень плохо влияют на Ваши перспективы. Очень. Кстати, Паолиньо тоже это всё фиксирует, вернее, фиксирует не он, но он тоже получает информацию.

– Это была не моя попытка, ты же знаешь.

– Но ты ответила.

– Да, автоматически, автоматически, не все такие железные тюремщики…

– Поэтому отнято всего три часа. Тоже автоматически. Единственный день в неделе! Мы должны были бы возвращаться через пять часов, а теперь уже через два часа. И меня это очень огорчает, очень, Китри, я ведь тоже в тюрьме…

– Ладно, – сказал Паолиньо, – продолжаем веселиться.

– Нет повода, – ответила Китри.

– Я тут не при чём.

– Вы все тут ни при чем: взяли и женщин по тюрьмам рассадили…

– А разве не ваше сообщество хотело разделить людей на высших и низших?

– Не мы начали, – сказала Китри, расстроенная тем, что даже и здесь, в глуши, оказалось невозможным пообщаться ни с кем из своих, – вы это практикуете как только слезли с деревьев. Царь зверей людей сажает за решётку.

– Вот это хорошо. Ты шутишь – мы смеемся. Мы шутим – ты смеешься.

– До идеала, может быть, далеко, – улыбнулся Паолиньо, – но зато любящая Марианна всегда сможет с каким-нибудь неугомонным Буонапарте завести не только девчонок, но и ужасных, отсталых, противных мальчишек.

– Что-то вы сегодня озабочены детской темой, пришла пора нацепить очки с хохолком – и в лес, на деревья?

Паолиньо рассмеялся: – Интересно, все детали нашего свидания известны вашему сообществу?

– Даже те, что могут вас очень сильно смутить.

– Не шантажируй его, дорогая, это всё же мой начальник, не забывай, – решил тоже пошутить Алекзандер, – ты ведь тоже когда-нибудь вместе с любимым мужем в высоком творческом порыве порадуешь человечество своим произведением. Два года пролетят незаметно.

Паолиньо просто ахнул внутренне.

– Может, на сегодня довольно твоих идиотских шуток? – сказала Китри, – вот это для вас главное – согнуть человека, в дугу, чтоб сломать.

– Я не думаю, дорогая Китри, – сказал Паолиньо, – что этот образ подходит к ситуации. Не согнуть, и тем более не сломать. Я понимаю вас, но ведь Вы отбываете наказание за весьма серьёзное деяние. И это обуславливает определённую степень несвободы и насилия, извините. И вам придется… вернее, уже не вам, а немного другой и, наверное, лучшей, Китри, да и не придется, что я говорю, слово какое-то выбрал дурацкое, просто идиотское, нет, вы сами постепенно примете это с радостью… и это максимально гуманно, учитывая ту тяжесть и жестокость, с которой вы… ну, сами всё понимаете…

– Да, я понимаю, меня переделают, и что бы я сейчас ни говорила, это не имеет значения. Меня уже не будет. Такой, какая я есть, настоящей. Меня изуродуют до такой степени, что я смирюсь. Я бы никогда не подпустила его даже близко! Это буду не я, не я! Меня изуродуют, и уродка – запомни это, Алекзандер! – не я, монстр будет тебя любить. Не я, не Китри, тебе меня никогда не получить! Живи с монстром, с подделкой, и помни это! Помни! Не забывай никогда! Ни в постели, ни на кухне, ни с ребёнком!..

– Всё будет по-другому, Китри. Ребёнок, и даже взрослая уже девушка, растут – и тоже всё меняется, и мысли, и чувства, и отношения меняются…

– Зря ты с ней говоришь, Паолиньо. Её сейчас не вразумишь и не отвлечёшь, вся эта хрень у неё сама исчезнет из головы через пару месяцев.

– Подлец!

– Не нужно так говорить, Китри! Помолчи, Алекзандер! Послушайте меня! И взрослый человек меняется! Но это всё тот же человек. Тот же самый! Китри останется Китри. Как повзрослевший человек, пройдя испытания, становится совсем другим и принимает это как благо, и благодарит судьбу. А это всё тот же человек.

– Она не понимает другого! Того, чего они все на самом деле заслуживают! Двенадцать убийств и шестьдесят одно порабощение с расчленением и искажением личности. Слышишь, ты!? Расчленение, а не таблеточки! Что за это нужно было бы с вами сделать? Расчленить и использовать по частям? Негодяйки кровавые! Высшая ветвь! Расскажи ей как это было!

– Нет, Алекзандер, не буду.

Тишину нарушила Китри: – Скажите мне как Элиастелла, как её самочувствие и настроение?

– Самочувствие у нее неплохое. Можно ещё лимонада? Какое удивительно вкусное печенье. А настроение… не знаю даже как сказать… я бы, наверное, определил его словом «Шопен».

– Шопен? В смысле композитор?

– Ну да. Настроение – Шопен.

– Красиво, – пробормотал Алекзандер, – всего одно слово. Как Ваше настроение, господин полицейский? О, вчера поймал бандита и сегодня у меня – Шопен! А до этого был Шуберт на воде и Моцарт в птичьем гаме.

– Так что это за печенье ваше, Китри?

– Печенье купил Алекзандер, а я только назвала его: «Моя прекрасная бабушка», настроение моё такое сегодня – Моя Прекрасная Бабушка.

– Трогательно, да, Паолиньо? Бабушка всё время пытается связаться с внучкой, старушка хочет срочно передать ей семейный рецепт другого печенья, ядовитого.

– А давайте в этот выходной день забудем про бабушек, Марианну и мрачный застенок, – попросил Паолиньо.

– Хотелось бы забыть, господин начальник. Но двенадцать попыток связи за один этот месяц, в том числе совершенно нагло, в выходной, когда люди хотят попить чаю с вареньем и хоть немного расслабиться.

– Это последний раз, когда ты меня забираешь, – сказала Китри.

– Увы, никто больше не имеет права тебя забирать, – заметил Алекзандер, – только этот негодяй, который сейчас с тобой рядом.

– Я сказала: последний раз! Разговор окончен…

– Китри, дайте мне, пожалуй, ещё вашего печенья, – попросил Паолиньо, – хочу вон тот шарик, с орехами. Спасибо. Как варенье, Алекзандер? Угодил?

– Божественно, особенно из айвы. Ты можешь завоевать мировой рынок варенья из айвы. Назови, пожалуйста, это варенье «Моя прекрасная Китри».

– Отстанешь ты наконец от меня?!

– Не могу отстать, Китри, не имею права. Но могу не забирать тебя, это как скажешь.

– Не забирай меня больше! Что тебе от меня нужно? – Китри наклонилась вперед вместе со стулом и нависла над низким столом, жестко глядя в глаза Алекзандеру. – Ясно тебе? Не трогай меня, говорю тебе, не подходи ко мне вообще!