Большинство людей думают, что Нели и Мари близнецы, но это не так. Нели ровно на год старше Мари. Но он маленький, а Мари побольше. А день рождения в один день – это вишенка на торте.

Их голоса приближаются к комнате Юлии, и старый деревянный пол своим скрипом оповещает, что они идут в сторону кухни. Юлия должна встать, она это знает, но продолжает лежать. Под одеялом приятно и тепло, выглядывает только голова. После того, как ее тошнило, она немного замерзла. Теперь ей стало лучше.

– Юли? – спрашивает мать. – Юли, ты тут?

Ее голос звучит ужасно устало, как будто с каждой буквой истончается все больше и больше.

В момент, когда Юлия собирается ответить, кто-то медленно толкает ручку двери снаружи. Это Нели. Он смотрит в ее комнату через узкую щель, как кошка.

– Она здесь! – кричит он, оборачиваясь в сторону кухни, и забирается к ней на кровать. Юлия поднимает пуховое одеяло, и Нели залезает под него. Матрас слегка подпрыгивает под его весом, затем она чувствует его маленькое тело на своем. Она и ее брат с сестрой часто обнимаются перед ужином. Иногда они вместе играют. Тогда у ее матери есть несколько свободных минут. Для готовки или звонков. Закончив, она стоит у открытого окна гостиной и курит. Тогда Юлия понимает, что этот день прошел у нее дерьмово.

Она слышит, как стучат по паркету каблуки. И как топчется босыми ножками Мари. Ее сестра прыгает к ним на кровать. Их трое, все под одним одеялом. И на данный момент жизнь снова становится прекрасной. Как будто заботы и тяжелые мысли не могут проникнуть под пуховое одеяло, пока вы лежите под ними с маленькими детьми. Как будто они своего рода защитный щит от внешнего мира.

– Ты плакала? – спрашивает Нели, кладя руки ей на лицо. Ладошка слева, ладошка справа. Они ложатся ей прямо на щеки.

– Совсем немного, – говорит Юлия.

– Почему ты плакала? – спрашивает он.

– Потому что иногда ты просто плачешь, – отвечает она, гладя его по лбу.

Мари приподнимается на локтях и рассматривает ее. Ее темные локоны похожи на подарочную ленту.

– В школе кто-нибудь плохо с тобой обращался? – спрашивает она.

Юлия качает головой.

– Нет. Никто не обидел меня.

«Пока нет», – думает она и говорит:

– Не волнуйся.

Затем она натягивает одеяло на их головы. Под ним жарко и темно, и они щекочут друг друга. Юлия делает вид, что Нели и Мари всегда попадают в нужные места. А потом она громко смеется и корчится, как червяк. Она ищет в темноте пухлые ручонки, уклоняется от них, а затем позволяет им найти себя. Нели и Мари смеются. Это громкий и красивый смех. Такой беззаботный и счастливый, какой ей хотелось бы быть. С ними почти всегда так.

В какой-то момент Юлия откидывает одеяло и садится. Ее лицо вспотело. Наэлектризованное одеяло потрескивает, как у костра, и запах сигаретного дыма идет из соседней комнаты.

Юлия представляет свою маму у открытого окна. То, как она стоит с сигаретой в руке: морщины на лбу, усталый вид, который с каждым днем становится все более усталым. Юлии нельзя обременять ее своими проблемами. Она будет ждать. А если все будет хорошо, тут и обсуждать нечего.

Нели встает, его лицо прямо перед ней. Он смеется, и его желудок издает странный голодный звук.

– Что по поводу лазаньи? – спрашивает Юлия.

Они кивают.

Затем Нели спрашивает:

– И много-много сыра?

Юлия отвечает:

– И много-много сыра.

Анита Нольде стоит у окна и курит. И каждый раз, когда она это делает, она ненавидит себя за то, что она такой плохой пример для подражания. Не только из-за курения. Из-за всего. Мать-одиночка, никогда не хватает денег, враждебные отношения с бывшим мужем и отцом ее детей, который спал со всем, что движется. Сейчас они в разводе. Когда они расстались, Анита была беременна. Это было почти четыре года назад, за две недели до рождения Мари. Они расстались, но остались родителями. С тех пор они живут две разные жизни, связанные только тремя детьми. Каждый раз, когда Анита и Патрик входят в помещение вместе, они делают счастливые лица. Но на самом деле они настолько друг друга ненавидят, что у них только пена изо рта не идет. Анита уверена, что дети это чувствуют. Они гораздо восприимчивее, чем взрослые. Может, ложь еще хуже. Но это – попытка сделать хоть что-то правильно. Вместо того, чтобы просто ненавидеть друг друга на глазах у детей. Действительно грустно и больно. Эмоции, которые детям понятны. Но она не хочет все усложнять, поэтому носит эту маску. Анита знает, что когда-то они с Патриком были счастливы. Но ей трудно вспомнить, когда именно. Хотя счастливая фаза длилась намного дольше, чем несчастная. Возможно, несчастье чувствуется глубже. Или оно ей просто ближе, потому что счастье уже давно не рядом.

Анита закрывает глаза. Они болят от недосыпа. Если ей и удается поспать, то сон всегда плохой и короткий. Но этого достаточно, чтобы различать дни недели. На улице проезжает машина. Она едет медленно, но из-за брусчатки очень громко гремит. После наступает тишина. Шум доносится только из кухни. Он успокаивает Аниту. Голоса детей, их смех, монотонное гудение духовки, стук посуды и столовых приборов, шуршание бумаги для выпечки. У нее хорошие дети. Любимые дети. Иногда она задается вопросом, достаточно ли часто она им это говорит. Достаточно ли часто она благодарит Юлию за помощь с малышами. Или за помощь с покупками. Или когда готовит ужин. Как сейчас. А потом она спрашивает себя, когда она в последний раз вообще разговаривала с дочерью, на самом деле разговаривала, а не просто перекидывалась несколькими фразами на пороге двери по поводу ее повседневной жизни. Анита открывает глаза.

Она больше не знает своего ребенка. Она не помнит ни одного разговора по душам уже со взрослой Юли.

В последнее время казалось, будто Юлия ускользает от нее. Как будто она с каждым днем становилась все более незнакомой. Может быть, просто она стала женщиной. Может, так оно и есть. Может, так и должно быть. Анита хотела бы, чтобы ее спрашивали. Что нормально в ее жизни, а что нет. Но ее мать умерла шесть лет назад, а у сестры нет детей. Как и у большинства коллег Аниты. Но все равно они ей не особо нравятся. За исключением Клавдии. На самом деле – она неплохая женщина. Но ее дети – еще младенцы. Они только играют и спят. А в промежутках они кричат, и их нужно пеленать. Фаза, в которой у Аниты еще была возможность быть рядом со своими детьми.

Затем она спрашивает себя, чем занимается Юлия весь день. Как у нее дела в школе. И с Леонардом. Они все еще вместе? Или нет? Юлия что-нибудь упоминала о нем? Анита больше этого не знает.

Перед окном шелестят листья платана, и Анита смотрит на верхушку дерева. Ветра не было, наверное, просто птица. В этот момент запах плавленого сыра проникает из кухни в гостиную, и живот Аниты отвечает долгим, громким урчанием. А потом она улыбается, потому что только детям может прийти в голову идея испечь что-нибудь в такую жару. Позже все пропахнет едой. Шторы, раскладной диван, ее постельное белье. Анита вытирает ладонями пот с лица. Тонкая липкая пленка – след начала летнего сезона.

Воздух будто стоит на месте. Как спринтер на старте прямо перед выстрелом. Иногда Аните тоже хочется убежать. Оставьте все позади – все, кроме своих детей. А иногда даже их. Ей стыдно за эти мысли. Потому что хорошая мать о таком не подумает.

Анита докуривает сигарету до фильтра. Затем она выбрасывает окурок из окна. Тлеющие угли на тротуаре пылают оранжево-красным, оставляя укоризненный след. Как будто окурок догадывается, что ему место в пепельнице, а не на асфальте. Анита подумала поставить пепельницу на подоконник, но тогда она официально станет курильщицей. Тогда она уже не сможет сказать, что на самом деле не курит, потому что тот, кто не курит, не ставит пепельницу на подоконник. Пока она думает об этом, она закуривает еще одну. Она могла бы поставить стакан. Стакан с водой. Это была бы не пепельница. Анита затягивается, и душный вечерний воздух почти мешает спокойно курить. Она представляет, как эта смесь влаги и яда проникает в ее клетки. Она действительно не должна этого делать. И ни при каких обстоятельствах нельзя ставить стакан на подоконник.