Однако в лице брата у него был своего рода противовес, что оказывало действие на них обоих даже в их личной жизни, ибо женитьба не ослабила их глубокой близости и в семейных и в профессиональных делах, потому что они информировали о них друг Друга и в общем имели одну и ту же клиентуру. Луи преуспевал в нотариате не меньше, чем его брат на бирже. Все, что в Луи когда-то казалось неясным, расплывчатым, вялым, вдруг определилось, словно в результате мгновенной химической реакции, при его вступлении в нотариат. Его кропотливость стала методичностью, медлительность - осторожностью, трусость - умеренностью. Лишь только он увидел, что его ценят, как вместо сомнений в себе, так долго угнетавших его душу, в нем родилось чувство, похожее на веру в свои силы. И как только он начал ходить из своей квартиры на улице Прованс, где он поселился с женой, в нотариальную контору, где его ждала работа, где все служащие говорили с ним уважительно, где он принимал клиентов, обращавшихся к его компетенции, Луи заметил, что он существует в мире сам по себе. Прошли годы, у него родились дети, контора целиком перешла в его руки, но приятное сознание собственных успехов нисколько не изменило его привязанности к брату. Он ничуть не сердился на то, что Фердинанд правда, можно сказать, с его согласия - в пору юности показывал свое превосходство над ним, Луи даже был ему за это благодарен. Он говорил себе, что своим успехом он обязан брату, так как именно благодаря Фердинанду у него развилось терпение и способность слушать - качества первостепенные для нотариуса.
- В сущности,- говорил Фердинанд,- судьба превосходно всем распорядилась. Из меня вышел бы плохой нотариус. Ты по должности обязан слушать всякие комедии и даже быть в них иной раз режиссером, а во мне они вызывали бы смех. Ты вот не смеешься. Ты не имеешь права смеяться и не смеешься, а я как подумал бы, что нельзя смеяться, то уж из одного этого стал бы хохотать.
- А это очень удобно, когда нельзя смеяться, - отвечал Луи, - не надо
- Нет, я бы не мог слушать с таким видом, как будто в голове у меня нет никаких мыслей.
- А может, у меня и в самом деле их нет, - отшучивался Луи с лукавством, появившимся у него лишь на тридцатом году жизни.
Итак, братья-близнецы принадлежали к числу лиц свободных профессий, притом профессий самых надежных. Биржевой маклер, нотариус и, пожалуй, адвокат еще больше, чем судья или администратор, оставались незыблемы, как утесы, среди бурливого потока событии и социальных потрясений. Пусть крупные буржуа Июльской монархии достаточно скомпрометировали себя, захватив слишком много мест в парламенте, бесстыдно вытаскивая на суд общественного мнения свои внутренние раздоры; пусть бесславно завершился спор с властями предержащими, который вели непокорные литераторы, адвокаты и даже судейские чиновники,- каста таких должностных лиц, как нотариусы и биржевые посредники, избежала умаления своего значения.
Постепенно, из года в год, и, может быть, даже ненамеренно братья Буссардель сузили рамки своего постоянного общества. Достигнув высшей точки своей карьеры, отец, несомненно, был немного опьянен успехом: прежде чем стушеваться и уступить место сыновьям, он расширил круг своих знакомств, стал водиться с политическими деятелями, с журналистами, с заезжими иностранцами, всегда вызывающими любопытство; вторая молодость, начавшаяся для него после смерти Рамело, еще усилила эту сумятицу.
Фердинанду было известно, что на старости лет Буссардель даже взял в любовницы балерину, которой так аплодировали однажды на вечере, устроенном в особняке Вилетта.
Но у братьев-близнецов возвышение их семьи не вызывало такого смятения чувств. Фердинанд и Луи познали прочное благосостояние и роскошь в том возрасте, когда к ним легко привыкают. Хмельная радость успеха не ударила им в голову. У них не возникло желания завести знакомства в среде высокой артистической богемы или в дворянском предместье Сен-Жермен, их не тянуло даже в придворную сферу; они сами и их сестры решительно отказались поехать на бал в Тюильри, хотя он был проникнут настолько демократическим духом, что приглашенным разрешалось приехать в омнибусе.
Братья Буссардель любили свою среду, образовавшуюся в годы их детства. Обитатели Шоссе д'Антен - настоящая финансовая буржуазия, не имевшая себе равных в отношении независимости, влиятельности, умения повеселиться на праздниках и сумм капиталов, действительно повела свое начало только со времени Реставрации. Она создала своего рода крепость в Париже, почти столь же замкнутую, как аристократия, которая хоть и потешалась над ней, но взамен получала не меньше насмешек; и если в Сен-Жерменском предместье умели крепко запирать свои двери перед чужаками, то и на Шоссе д'Антен не всякий желающий мог попасть в дом. Личные знакомые Фердинанда и Луи, знакомые их жен и даже их детей вращались в замкнутом мирке, в котором были свои обычаи, свой язык и свои поставщики. Теодорина и Лора Буссардель даже нанимали только такую прислугу, которая прежде служила в буржуазных домах,- если бы горничная или лакей представили рекомендации, полученные в других социальных кругах, дамы отнеслись бы к ним с недоверием. Когда Фердинанд решил жениться и отказался от связей с гризетками, он осчастливил Теодорину трехлетней супружеской верностью, а затем, начав изменять ей, никогда не льстился на какую-либо актрису или оперную примадонну. Большой любитель выпить, посмеяться, ущипнуть за талию хорошенькую девицу, он охотно принимал приглашения приятелей на ужины в ресторанах, предоставлял там дамам легкого поведения заигрывать с ним, но никогда не провожал их домой. С этой стороны ему чего было опасаться: никаких сплетен и осложнений. И только брат, который в противоположность ему был примерным мужем, знал, где Фердинанд находил себе любовниц: в своем кругу.
Словом, существование близнецов представляло собою гармоническое здание, чудо равновесия, выросшее в результате больших усилий, но также и в результате счастливого сочетания случайностей, какое изредка встречается в нашем обществе, как бы в виде возмещения за великое множество неудавшихся жизней. И вот этому сооружению, в той части, которая отведена была Фердинанду, этому союзу между двумя деловыми контрами - нотариальной и конторой биржевого маклера - стала грозить опасность, начиная со второго поколения, а именно со стороны Викторена, только его одного, ибо сын Луи, мальчик очень способный, хорошо вышколенный отцом, не представлял никакой угрозы для его дел. "Все у нас уж очень гладко шло, - говорил себе Фердинанд, достигнув возраста зрелых наблюдений и окидывая мысленным взором путь, пройденный его семьей. - Это не могло длиться бесконечно. Вот и появился у нас камень преткновения".
