Затем его мысль обратилась к своему дому, к стенам, с которыми связано было столько воспоминаний. Прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как семья Буссарделя, увеличившись, перебралась с одного этажа на другой. Узорчатый шелковый штоф, которым были обтянуты стены в новой квартире, и даже полотно с трехцветными полосами, которым по настойчивому требованию Рамело обили ее комнату, успели выцвести там, где до них доставало солнце; потолки закоптели в тех местах, под которыми ежевечерне горели на столах лампы: мраморная облицовка камина внизу потрескалась от жара головешек, случалось выпадавших сквозь каминную решетку. Все это были отпечатки домашней жизни, шрамы человеческого жилища, иероглифы, которые умеют расшифровывать только души, одаренные долгой памятью и привязанностью к старым степам.
Тридцать один год прожит на улице Сент-Круа! Сколько событий произошло за это время! Рождение, рождение, потом двойное рождение, смерть, болезнь, свадьба, эпидемия холеры, свадьба... Ведь в каждой семье есть своя особая история, вехами ее служат важные факты, которые редко являются историческими. Когда Буссардель перелистывал семейный дневник - альбом, о котором знал лишь он один и куда он собственноручно записывал хронику своей маленькой общины, он не находил в этих своих записях ни Аахенского конгресса, ни Лайбахского конгресса, ни испанских дел, ни смерти императора на острове св. Елены; для него Три славных дня сводились к предшествующим этим событиям совещаниям парижских буржуа, а 1837 год, год взятия Константины, был для него главным образом годом помолвки Фердинанда с Теодориной Бизью. Позднее история французской мысли могла бы выделить из того времени, когда дети Буссарделя росли на улице Сент-Круа, даты некоторых иных событий: ведь после Ламартина возник Гюго, а после Теодора Жерико Делакруа, папа римский осудил Ламенне, Ньепсе и Дагер объединили свои труды, пароход впервые пересек Атлантический океан, было открыто среди песков озеро Чад. Все это очень мало затрагивало семейную жизнь Буссарделя. Сидя в кресле у окна в комнате Рамело, он перебирал хронологию длинной череды событий своей личной жизни, среди коих вспоминался ему то опасный коклюш, перенесенный близнецами, то увольнение служанки, арест его компаньона, переселение с одного этажа на другой, два-три случая Серьезных домашних
Как типичного буржуа, его никогда не смущала смена политического режима. С начала века он сам и вся его среда умели различать во всех видах правления под внешней непрочностью формы глубокую прочность самих учреждений. Какое значение для буржуазии могли иметь имя и звание, фирменная вывеска правителей, если она твердо знала, что всегда будет сохранять те же самые преимущества, то же самое положение. Она соглашалась мириться с любыми личинами власти, лишь бы эта власть оставляла за нею рычаги управления, и буржуазия действительно всегда сохраняла их. Буссардель вовсе не лгал, когда хвастался:
- Я никогда не занимался политиканством, я выше этого.
В его двойном благоденствии, социальном и семейном, все сходилось во взаимосвязи. Одно зависело от другого: контора биржевого маклера не могла процветать, не будь у него надежного семейного очага; так что Буссардель во всех отношениях был обязан старухе Рамело: ведь она так много сделала для укрепления его семьи.
Судьба лучших семейств бывает связана с каким-нибудь посторонним лицом, без которого здание их благополучия не могло бы воздвигнуться, а если бы это лицо устранилось, все сооружение рухнуло бы. В зависимости от социальной среды необходимым лицом бывает: соседка, слуга, экономка, управляющий, аббат, нотариус; при дворе государей эту роль играет министр, а некоторые нации своим могуществом обязаны наличию в них выходцев из других стран. Такова была и роль Рамело. Семейство Буссардель опиралось на патриотку 1789 года.
Зимой, в тот год, когда Фердинанд женился, здоровье старухи Рамело стало ухудшаться. Теодорина была тогда беременна, ждала в январе родов. Молодожены жили в двух шагах, на улице Басе дю Рампар, в особняке, выходившем окнами на бульвар Капуцинок, и все же Рамело уже не могла отправиться туда и выполнить у этого нового домашнего очага те обязанности, которые она продолжала нести в семье и которые при каждых родах госпожи Миньон младшей приводили ее в дом на площади Риволи. Теперь недуги не позволяли ей быть на своем посту, и она так огорчалась этим, что Жюли приезжала посидеть с ней. А иначе старуха оставалась бы совсем одна на улице Сент-Круа: все были у Фердинанда. Лакей, сопровождавший Жюли, бегал из одного дома в другой. Рамело требовала, чтобы его приводили к ней.
- Ну, говори, голубчик. Как дела у госпожи Теодорины?
Лакей передавал то, что ему сказали: все идет хорошо.
- Все идет хорошо! И они воображают, что мне этого достаточно? Дурень ты этакий! Сбегай туда, скажи: велели, мол, все хорошенько узнать, спросить, как ребенок идет!.. Нет, надо мне самой поехать,- говорила она задыхаясь и, опершись на подлокотники, пыталась подняться, но без сил падала в кресло.Ох! Не могу! Вот горе! Кто я теперь? Развалина, старая рухлядь. Пусть уж меня в богадельню поместят.
Старуха так волновалась в этот день, что ей стало плохо. Даже когда принесли весть, что родилась девочка, хороший, крепенький ребенок, она все не могла успокоиться. На следующий день пришлось пригласить врача и неожиданно для больной привести его к ней в комнату. Она не поправилась и к лету, везти ее в Гранси оказалось невозможным; Буссарделю пришлось одному сопровождать туда своих детей и внуков и устраивать их там на летнее время.
- Это конец,- сказала Рамело.- Я уже оторвана от семьи, от ее жизни.
Желая смягчить удар, Буссардель сократил свое пребывание в Берри под тем предлогом, что его присутствие необходимо в конторе, хотя он совсем ею не занимался, и почти все лето провел на улице Сент-Круа.
- Не думайте, Буссардель, что вы меня обманули,- сказала однажды больная.- Я не дура, все понимаю: вы из жалости сидите тут.
Буссардель запротестовал. Она ворчливо добавила, понизив голос:
- Что ж, благородно поступаете...
