Фердинанд выбрал эту среду для своих воскресных развлечений не потому, что отличался демократическим духом или полагал, что тут ему легче будет блистать. Его привлекали женщины, которых он там встречал и которых мог встретить только там, - бойкие вострушки модистки, бескорыстные, не думавшие о будущем и поглядывавшие на юного соблазнителя весьма благосклонно. В кругу этой молодежи без гроша в кармане царила свобода, отношения были самые непринужденные, мимолетные увлечения и измены никогда не приводили к бурям; Фердинанд чувствовал там себя превосходно и, казалось, был на своем месте. Всегда умея понравиться благодаря чудесной гибкости натуры, он держался в компании добрым малым, пил II беседке, обвитой зеленью, дрянное вино и по-простецки затягивал застольную песню. Хотя гризетки считали себя ненавистницами буржуа, они невольно думали, что Фердинанд, вместо того чтобы кататься с ними на осликах, мог бы гарцевать в Булонском лесу на чистокровном арабском скакуне, взятом из отцовских конюшен. Они говорили себе, что в воскресенье вечером, поцеловав на прощанье каждую из них за ушком, он возвращается в богатые апартаменты, где стены обтянуты шелком п где его ждет, быть может, званый обед на двадцать четыре куверта, с лакеями, с почтенными дамами, с девицами на выданье. Словом, они были без ума от него. В последних классах лицея и в первые годы студенческой жизни Фердинанд находил себе в этом маленьком кружке любовниц: цветочницу, белошвейку, вышивальщицу, продавщицу из магазина Делиля и двух продавщиц из "Маленькой Жаннеты".

Луи неизменно бывал замешан в похождениях брата. Повторялось с фатальной неизбежностью то же положение, которое в Гранси делало его естественным сообщником Фердинанда в истории с Клеманс. Сам он не участвовал в развлечениях брата и все же был его добровольным пособником; на улице Сент-Круа, всякая попытка вырваться на свободу, всякое возвращение домой в поздний час могли показаться домашним подозрительными, если б дело касалось одного Фердинанда, но они становились невинными, поскольку близнецы отлучались вместе. Никогда они не уходили и не возвращались порознь. И отец не видел тут никакой хитрости с их стороны. Ни за что на свете Луи не признался бы, что проводит целые часы в городских скверах или бесконечно долго простаивает около тех домов, где счастливчик Фердинанд в какой-нибудь запертой на ключ чердачной комнатке предается любовным утехам, отнюдь не торопясь уходить да еще, пожалуй, позволяя себе соснуть немножко для восстановления сил.

Однажды в воскресенье тогдашняя любовница Фердинанда взяла с собою и представила всей компании свою знакомую, перчаточницу Мариетту. Новая участница загородной прогулки отличалась от своих подруг: они говорили, что у Мариетты любовные горести, и из-за этого обстоятельства Луи осмелился стать ее кавалером. Женщины страшили его, а зная, как держится с ними Фердинанд, он полагал, что ему не сравняться развязностью с братом, и при первой же его попытке объясниться в нежных чувствах предмет его страсти засмеется ему в лицо. Не меньше он боялся показаться девицам смешным, если не сумеет любезничать с ними, и в конце концов на воскресных пикниках бедняга ни разу не решился предложить руку ни одной из гризеток.

С Мариеттой, которая, как это известно было всем, любила кого-то другого, нечего было бояться недоразумения. В первый же день он сел рядом с нею в шарабане, который повез их в Роменвиль, а там, когда решили немного покататься на осликах, он посадил ее позади себя.

Мариетте, казалось, было приятно его внимание. В качестве жертвы любви ей было бы неприлично вслед за подругами кокетничать с Фердинандом, игравшим роль Дон-Жуана в атом кружке. А разве близнец этого обольстителя, робкий юноша, которым все пренебрегали, не был его подобием, только более степенным? Она приняла близнеца Фердинанда в кавалеры. По причине несчастной любви молоденькую перчаточницу растрогали мягкость, застенчивость Луи и его смиренный вид неудачника, уверенного, что никогда он не может понравиться женщине. Словом, все предназначало их друг для друга. В следующее воскресенье Мариетта все время прогуливалась с ним под руку; возвращаясь вечером, она с нежностью прижималась к нему. Мариетте шел девятнадцатый год, у нее была высокая грудь и тонкая, затянутая в корсет талия. Густые черные волосы, гладко причесанные на прямой пробор, оттеняли ее большие красивые глаза и бледное личико с коротким подбородком. Меланхолический вид, который она старалась сохранить, не мешал ей, когда она перепрыгивала через канаву, ловко подхватывать платье, показывая при этом округлую ножку, обтянутую тонким белым чулком.

- Что же ты, Луи, не объяснишься ей в любви? - спросил однажды вечером Фердинанд, когда они ушли к себе в спальню. - Тянешь, тянешь!..

- Поэтому и не объясняюсь. Мне кажется, я слишком долго тянул, и теперь уже труднее будет.

- Но, милый мой, она ведь ждет от тебя объяснения в любви, это в глаза бросается. Ждет! Вот ты и объяснись. Всегда надо, - добавил он назидательным тоном, - говорить женщинам то, что они ждут услышать, но говорить так, чтобы пронзить им сердце. Как видишь, рецепт несложный.

Закутавшись в турецкий халат, Фердинанд развалился в кресле и, положив ноги на стол, курил перед сном трубку. Луи, который не был заядлым курильщиком, уже лежал в постели. Приподнявшись на локте, он стал объяснять, что у него нет уверенности в себе.

- Язык у меня плохо подвешен. Не то, что у тебя, Фердинанд.

- У меня? Так ты представь себе, что это говорю я, и валяй. Подумаешь! Если б тебе надо было умолять знаменитую балерину Тальони: "О, будьте моею!", я бы еще понял твое смущение, но какую-то Мариетту!..

Луи не посмел сказать, что признаться перчаточнице в любви для него гораздо важнее, чем обладать ею.

- Фердинанд, - заговорил он после минутного размышления, - а не мог бы ты поговорить за меня с Мариеттой? Так для меня легче. Когда она будет знать о моих чувствах, я уж как-нибудь объяснюсь. Пожалуйста... Прошу тебя!

Фердинанд, который всегда готов был поддержать брата и от него потребовать поддержки, на этот раз был озадачен: он чувствовал себя гораздо старше Луи, хотя и родился всего на час раньше его, он предвидел, чем такая просьба чревата, и ответил не сразу: