Лишившись своего ментора в полосатом жилете, он мог только прибегнуть к услугам домов терпимости, да и то еще боялся, что один он не найдет те первоклассные заведения и пивные с женской прислугой в окраинных кварталах, где они с Дюбо провели столько приятных часов.

При каждом отпуске Дюбо мчался в Париж, и тогда они с хозяином на один-два вечера возвращались к своим привычкам. Это было столь драгоценным облегчением для Викторена, что он постарался найти ходы к начальникам молодого солдата и одолевал их просьбами почаще давать отпуска его приятелю. Однако характер Дюбо изменился. Распутный малый, освобожденный от лакейского своего положения, отбывавший службу в гарнизоне военной крепости, остепенился, стал относиться к жизни серьезнее и в Лилле уже не стремился к молниеносным победам над полудобродетельными девицами. Однажды он явился к своему хозяину и с весьма смущенным видом попросил у него разрешения жениться. Викторен, пораженный и захваченный врасплох, согласился быть на свадьбе шафером.

Он поехал в Лилль и был главной персоной на свадьбе. Увидев новобрачную, он понял Дюбо. Она была чистокровной фламандкой с роскошными формами и к тому же больше пяти футов ростом. Когда она делала почетному гостю низкий реверанс, он наметанным глазом мгновенно произвел оценку ее бюста, ее талии, крутых боков. Нисколько не стесняясь этой юной супруги в белом подвенечном наряде, он самым вульгарным образом причмокнул языком и громогласно воздал ей хвалу по-солдатски:

- Ну, с этакой не соскучишься!

И впервые за все время приятельской близости со своим слугой он увидел, как Дюбо, привыкший ко всяческому цинизму и бесстыдству, вдруг покраснел до корней волос.

"Этот болван потерян для меня", - подумал Викторен.

В Париж он вернулся недовольный. На следующий месяц, когда Дюбо приехал и явился на авеню Ван-Дейка представить свою жену, Викторен постарался не быть дома. Дюбо перестал проводить отпуска в Париже.

К концу года Амели отняла от груди своего третьего ребенка, названного Фердинандом, - дед только наполовину шутил, называя его Фердинанд Третий, словно в княжеской родословной или в династиях художников. Заботливая мать почувствовала, что няня ее первенца Теодора, у которой на руках была еще маленькая Эмма, не справится с тремя детьми, даже если ей дать помощницу, и лучше всего пригласить надежную женщину, способную взять всю детскую в свои руки. Молодая жена Дюбо в то время работала, как и раньше, в прачечной в Лилле, Дюбо постоянно выражал желание остаться в услужении у Викторена, а следовательно, надеялся, что когда-нибудь возьмут в дом и его жену. В конце концов Амели предложила ей место старшей няни, решив учредить в своем доме такую должность.

Викторен восстал против ее выбора. Он был сердит на женщину, ради которой Дюбо свернул на путь добродетели; он считал, что водворение в их доме этой статуи супружеского долга ничего хорошего не сулит: жена Дюбо станет надзирать за мужем, прежней веселой жизни уже не будет.

- Ну, что ты можешь возразить против этой женщины, друг мой? - с удивлением спросила Амели. - По-моему, лучше и желать нечего. В тех краях у женщин много прекрасных врожденных качеств, они, например, очень опрятны, а я считаю, что в уходе за детьми это важнее всего.

Натолкнувшись на сопротивление жены, которая, подняв указательный палец, приводила свои разумные доводы, Викторен быстро сдал позиции. Он не ожидал услышать такие рассуждения, хотя их легко было предвидеть со стороны матери семейства. Он вообще не понимал людей, даже своих близких, Амели он считал удобной женой, ибо она не стесняла его свободы, что было для него самым главным, а он зато не мешал ей распоряжаться в семейных делах, что, по-видимому, было для нее самым главным. Чрезвычайно довольный своей свободой, возможностью предаваться излюбленным удовольствиям, он обладал достаточной хитростью, чтобы разыгрывать перед Амели роль сговорчивого, покладистого мужа.

Он не стал упрямиться, и жена Дюбо, еще до того как ее муж освободился от солдатчины, поселилась на авеню Ван-Дейка, на четвертом этаже пристройки, обращенной окнами во двор. В зависимости от этажа там расположены были кладовые, людская, бельевая, запасные спальни, а на самом верху - помещения для тех слуг, которые не жили во флигеле привратника.

Однако она окончательно приступила к делу, лишь когда ей сшили соответствующий наряд. В ту пору в семьях крупной буржуазии уже вывелся обычай отдавать детей на вскармливание в деревню, а женщину, которую брали в дом ходить за младенцами, из какой бы местности она ни приехала, была ли кормилицей или только няней ребенка, полагалось одевать в традиционный костюм, состоявший из белого передника, из корсажа, туго обтягивающего пышную грудь, батистового чепчика и "венца" из шелковой тафты, с двумя широкими лентами назади, ниспадающими поверх накидки до самых пят. В первый же день, когда жена Дюбо смогла наконец в новом своем наряде повести детей на прогулку в Булонский лес (Буссардели наверняка посылали бы своих отпрысков в парк Монсо, живи они в полкилометре от него, но считали его недостойным для них местом прогулки, ибо жили у самых его лужаек), в этот день жену Дюбо после завтрака позвали в гостиную, и как только она вошла, в комнате смолкли все разговоры: эта женщина словно озарила ее своим присутствием. Она была просто великолепна в костюме кормилицы, высокая, статная, полная, в облегающей юбке и корсаже из серого альпага; "венец" из тафты в розовую и светло-зеленую клетку, для которого мастерица не пожалела шелка, выгодно оттенял молочную белизну ее лица, ее чистого, гладкого лба, а трепетавшие у висков на тоненьких цепочках золотые ажурные подвески были последним штрихом, довершавшим очарование этой типичной фландрской красоты.

Амели с довольной улыбкой смотрела на творение рук своих, - ведь она сама до мелочей обдумала этот наряд и выбрала цвета, подходившие для блондинки.

- Очень хорошо, нянюшка, очень хорошо! Повернитесь! Пройдитесь немножко по комнате, - говорила она не столько для того, чтобы проверить, как удался костюм, сколько желая похвастаться перед свидетелями этой сцены.