После восшествия на престол младшей ветви Бонапарта дедушка Амели отошел от дел и конец своих дней прожил как частное лицо. Глубокий след, оставленный личностью Наполеона на образе мыслей старика Клапье, сочетался с влиянием философов минувшего века - явление, впрочем, нередкое в буржуазных семьях, выдвинувшихся на первые роли при Империи, но сформировавшихся еще до Революции; попадая в окружение императора, они привносили с собой свои заветы и свои традиции. Граф Клапье даже после 1815 года все еще продолжал цитировать Вольтера и Руссо - охотнее первого, нежели второго; некоторые идеи великого женевца он считал непреложной догмой, например мысль о необходимости вскармливания младенца материнским молоком, что издавна практиковалось в доме Клапье; зато граф с его административной складкой не принимал всерьез утопические стороны "Общественного договора". Помимо всего этого, граф Клапье был человеком живого ума, и, когда ему пришлось удалиться от государственных дел, эта живость, естественно, обратилась на финансовые

Он в свое время содействовал введению стольких новшеств, причем такого всеобъемлющего характера, что любая новинка увлекала его. Именно поэтому он в 1832 году, прочтя статью, появившуюся в "Журнале ученых", уверовал, что будущее принадлежит новому удобрению, недавно ввезенному в Испанию на перуанском судне; удобрение это, по словам автора статьи, представляло как бы минеральную пыль, которая должна была с успехом заменить в сельском хозяйстве навоз при выращивании зерновых культур. Амели знала все перипетии этой истории и излагала их с такими же подробностями, как потомки старика Буссарделя могли толковать о земельных участках.

Через французских консулов граф Клапье навел справки о местонахождении этой "пыли", и ему подыскали два пустынных острова, расположенных в Тихом океане, у берегов Перу, где имелись залежи этого удобрения. В те времена первые попытки ввести в Европе это знаменитое удобрение потерпели фиаско, однако граф Клапье, который не желал признавать своих неудач, решил все равно приобрести оба острова и купил их по баснословно низкой цене.

Девять лет спустя, когда он, возможно, и забыл об этом деле, переписка по которому мирно покоилась в папках, вдруг появилось сообщение, что в портах Бордо, Лондона, Гамбурга и Антверпена с марта по октябрь 1841 года двадцать три больших судна разгрузили свыше шести тысяч тонн гуано. Это самое гуано продавали по двадцать восемь фунтов стерлингов за тонну, его уже научились применять на полях, и оно давало неслыханный эффект. Доставляли его с трех островов, именуемых Чинча, принадлежавших перуанскому правительству; два острова деда Амели являлись как бы естественным продолжением их каменистых утесов.

Граф Клапье остался глух к просьбам экспортного торгового дома в Лиме, не внял затем и просьбам перуанского правительства и стал главой предприятия, являясь хозяином владений, которые в официальных бумагах получили наименование "Французских островов"; он сумел отстоять свои права и свои прибыли, ни разу даже не подумав заглянуть в Перу, ибо этот первооткрыватель, этот пионер был завзятый домосед. Борьба длилась вплоть до последних дней правления Луи-Филиппа, и когда граф Клапье решился наконец продать свои утесы за весьма солидную сумму, он сверх нее оставил себе крупные паи в предприятии перуанского правительства; завершив труд своей жизни, он скончался, оставив старшему сыну, отцу Амели, все, что принесло в свое время гуано, и все, что оно должно было в дальнейшем приносить семейству Клапье.

Рассказ этот не особенно просветил Эдгара относительно нынешних Клапье. Молчание, которое хранила о своих родных Амели, было весьма знаменательным, особенно после его откровенных рассказов о Буссарделях.

Тем не менее молодая женщина невольно приоткрыла кое-какие черты характера своей матери, поведав Эдгару, что у графини есть своя маниакальная страсть - скупка земельных участков по низким ценам. Графиня Клапье, женщина недалекая, старалась внушить всем и каждому, что прекрасно разбирается в делах, однако муж не желал слушать ее советов. Не получив признания своих деловых качеств, графиня решила тряхнуть собственными капиталами и пустилась на мелкие бессмысленные операции; такие операции она совершала часто и напоминала тех любителей старины из породы крохоборов, которые, не жалея денег, покупают сотню посредственных безделушек и превращают свой дом в музей всякого хлама, вместо того чтобы приобрести раз в год действительно стоящую вещь. Как только до графини Клапье доходил слух, что продается земля в ландах или целое болото по сто су за арпан, она в мечтах уже видела себя владелицей этих бросовых угодий. Свадебное путешествие дочери пробудило в ней страсть к новым приобретениям этого рода. В Париже, провожая молодых супругов, граф Клапье попросил Викторена, пользуясь пребыванием в Гиере, посетить Пескьерские солеварни, и тут же графиня, считавшая, что она вполне может потягаться с мужем на деловом поприще, изъявила горячее желание купить в окрестностях Гиера несколько десятков гектаров земли; поэтому молодым предстояло собрать сведения, справиться о ценах и при случае даже вступить в переговоры.

Викторен, конечно, пообещал сделать все что угодно, но Теодорина Буссардель все же сочла нужным особо написать Эдгару. Последний немедленно обратился в одно из наиболее солидных агентств Гиера, навел справки и составил краткое досье с прирожденной Буссарделям деловой сметкой, которая проявлялась в сфере продажи и покупки недвижимости без малейшего усилия с их стороны. Впрочем, Эдгар должен был, как только здоровье его окрепнет, сам войти в отцовское дело, в предвидении того дня, когда они вдвоем с Виктореном будут хозяйничать в конторе биржевого маклера, ибо Амори, младший сын, стоял лишь на третьем месте среди будущих наследников этого предприятия; к тому же у него открылся такой блистательный талант художника, что родители, и тревожась и гордясь неожиданным взлетом фамильного гения, даже поговаривали о том, что надо предоставить ему заниматься своей живописью хотя бы в качестве пробы сил.