–– Да, рабочие будни не дремлют, Генрих. Капитан сказал, что мы не сможем принять всех, придется побыть решателями судеб – с небольшой, скорее даже отчаянной усмешкой проговорил я, освобождая проход для санитаров, которые словно туши убитых свиней затаскивали окровавленные тела солдат в здание.

–– Тяжелых сюда, в тот угол, на столы, легких в очередь, безнадежных туда, – командовал я, будто бы Господь Бог на Страшном суде, размахивая руками то влево, то вправо, – не устраиваем хаос, кровотечение сюда, я сказал, черт возьми! Сюда! – уже буквально кричал на санитаров, которые как завороженные безумцы скидывали тела в одну кучу. Но всё же отладив работу мы приступили вершить судьбу людей.

Я работал в паре с Мюллером, нам достался тяжелый мужчина средних лет, лицо которого было словно обгоревшее бревно, по началу мне показалось что он африканец, но стоило мне взглянуть на его белые кисти, как я впал в ступор.

–– Джонатан, соберись! Соберись сынок, приступай к обработке ран, транфузионную жидкость, срочно. – голос Мюллера стал уже далеко не таким хриплым как был недавно, он мог чётко перестраиваться на командную волну при определенных обстоятельствах. Наконец взяв себя в руки, я взял в левую руку скальпель и приступил к обрезанию обожжённых и загрязненных краёв ран, будто бы мясник, срезающий жир с филейной туши, старик же в это время ставил капельницу с транфузионной жидкостью и обрабатывал обгоревшие части лица антисептиками. Процессия не заняла длительного срока, мы работали чётко и слажено и уже буквально через десять минут приступили к некроэктомии обгоревших тканей. Ожоги были обширными и в последствие принесли бы значительные увечья и уродства этому человеку, но сейчас нашей целью была далеко не эстетика, а жизнь, материала для трансплантации кожи у нас естественно не было и поэтому самым единственным, но в тоже время безумным и бесчеловечным решением капитана было использовать не поврежденный эпидермис мертвых солдат, пусть это решение было и безумным, но на данный момент времени единственным правильным и поэтому мы приступили к этой неблагородной и черной работе, жертвуя жизнями одних, чтобы подарить жизни другим, тем кто имеет больше шансов на выживание. Таковы правила войны, выжить может лишь сильнейший, лишь самый адаптированный к существованию в этом, реальном мире я считал это правильным, ведь если всё сложилось так, то значит Богу так угодно, значит у него есть свои счёты на жизни этих людей, а кто уйдет из этого света, те не заслуживают быть частью этого мира и отправятся в Царство Вечности.

Это был тяжелейший многочасовой труд, мы не спали целую ночь, столы не успевали обрабатывать, убрав одного на нём оказывался второй, третий, четвертый и так продолжалось до самого расцвета. Я смог спасти пятерых, двое же умерли прямо на операционном столе и были отправлены к общей куче обгоревших тел. В сортировочном поистине царил хаос, будто Ад сейчас здесь, будто он поднялся из-под земли и оказался в этой большой комнате, не хватало лишь Сатаны, но, впрочем, многие врачи считали Сатаной именно капитана, который как бешеный озлобленный волк рыскал по помещению и кричал как умалишённый на каждого из нас. Теперь уже его крики стали для нас неким стимулом, мы принимали их как что-то должное и обыденное и вернув сейчас нас в обычную мирскую жизнь мы просто умерли бы со скуки ли отчаяния за то, что больше никому не нужны. Это была наша жизнь и мы жили ею изо дня в день, радуясь, переживая и просто существуя в этом месте, что стало для нас единственной обителей спасения.

VI

Бог не стал наказывать нас в эту ночь, мы уснули прямо здесь, в госпитале не успев добраться до своих казарм. Мы уснули в тот самый момент, когда только солнце начинало подниматься из-за полей, тех пшеничных полей что давно уже были удобрены кровью наших солдат и кровью врагов. Я лежал на кушетке, на которой возили лежачих солдат в подвалы во время бомбардировок, кушетка была стальной, но для меня она была мягче любых перин, я спал словно убитый, не чувствуя своего тела. Я видел самые разнообразные сны, я видел безоблачное небо и зеленую траву, эта местность была мне знакома до боли души, будто бы это был мой дом, моё поместье, где я жил со своей семьёй. В этот момент я был абсолютно лёгок и свеж, будто я действительно больше не в этом мире, будто я умер и сослан Господом в рай, в тот рай в котором я поистине желал бы очутиться, я чувствовал тепло, которое как нуга охватывало моё тело, а воздух так и веял легкой свежестью с полей, которые были в пару миль от моего дома. Мне казалось будто сейчас не поздняя осень, а лето, то лето какое было в моём детстве, совершенно не похожее на те теплые деньки, что были пару лет назад в моей такой же размеренной и мирской жизни. Всё действительно казалось какой-то сказкой, каким-то завершением этой безумной и смутной жизни, я был абсолютно спокоен, а моё тело не ощущало той боли, с какой я уснул на рассвете. Всё это было лишь до определенного срока… Вдруг по моему телу пробежались мурашки, я почувствовал какой-то совершенно иной ветер, это был уже далеко не легкий свежий воздух, это был холодный ветер, который пробирал меня до самых костей, я стоял голыми ногами в этой зеленой траве, которая стремительно становилась мокрой и красной под моими ногами, я чувствовал, как моё сердце начинает дико колотиться будто бы вот-вот выскочит из груди, мне становилось трудно дышать. Каждый вдох давался мне с огромным усилием, будто бы я вдыхал пары тяжелых металлов, которые заполоняли мои легкие, будто желудок, насыщаемый едой. Я с каждым вздохом ощущал всю тяжесть своего тела, которое постепенно обмякло, ослабло и упало наземь, я почувствовал, что та зеленая трава, на которой я стоял буквально пару минут назад была залита кровью, от нее смердело едким соленым запахом, это была кровь солдат, что пали в битве под Лондоном, это была кровь тех солдат, которых я так и не смог спасти в эту проклятую ночь.

Каждый из нас после таких трудовых рабочих будней видел эти сны, каждый прекрасно понимал, что такова расплата перед Богом за смерти невинных людей, но мы жили с этим, принимая это как должное, эти сны были нашим грузом, который тянул нас вниз, пытаясь уничтожить, растворить в пучине войны наши жизни, но мы всё равно цеплялись даже за самые малые, казалось бы, незначительные надежды, мы выбирались и жили дальше. Но бывали дни, когда вестей с фронта не было и новых пострадавших не доставляли в наш обитель. В такие моменты мы просто сгорали дотла, будто феникс угасала в наших глазах жизнь и иногда я слышал единичные выстрелы и приглушенный звук падающего тела, это предвещало о том, что Бог забрал одного и нас, отправив его тлеющую душу в ад, дабы Дьявол вершил над ней свой злой и коварный суд.

Я открыл свои очи и увидел, что вокруг меня царит полнейший беспредел, кругом в хаотичном порядке расставлены железные койки, на которых лежат окровавленные и обугленные тела солдат, рядом с ними лежат использованные бинты, где-то валяется капельница. Стоны тех, кто опрел от морфия разлетаются по коридору будто звуки злобного полтергейста, а в воздухе царит запах едкой гари в пересмешку с потом и кровью. Ужасное зрелище, на самом-то деле. Я не видел врачей, не видел медсестер, будто они все канули в лету небытия, поднявшись с жесткой кушетки я ощутил тяжесть и боль во всём своём теле, которая диффузно пронизывала каждый сантиметр моей плоти, та легкость что была во сне покинула меня, я вернулся в эту жизнь, ощутив всю горечь нынешних дней.

–– Джонатан, я слышала, что вчера у вас здесь был просто аншлаг, столько симпатичных обгоревших мальчиков. – с обыденным дружелюбием и лаской в голосе пролепетала Маргарет, оказавшаяся неожиданно в коридоре. Вчера у неё был выходной и поэтому её не было среди нас, возможно поэтому то она и была так бодра и нежна, ибо то что было в эту проклятую ночь навсегда наложило след на мою жизнь.

–– Да, Маргарет, мы справились, мы справились… – это было, пожалуй, единственным, что я был в силах сказать, мой язык был словно не подвластен мне, ибо с огромным трудом мне удавалось что-либо промолвить. Но грело душу лишь то, что сегодня я заслужил отдых, сегодня в дежурство заступает Уайт, опытный нейрохирург, но довольно лицемерный тип.